– Неужели Жорж убит? – всхлипывая, говорила Назарчук. – Неужели его нет? Как это случилось?
«Играет или не играет?..» Изотов знал, что лучше всего сейчас выйти и дать женщине успокоиться. Быть может, у нее действительно большое горе.
Когда он вернулся, Назарчук сидела в той же позе, притихшая, утомленная, и прикладывала к сухим глазам кружевной, сильно надушенный платочек.
– Почему вы сразу спросили, не арестован ли он? У вас были на то какие-нибудь основания?
Она медленно покачала головой.
– Когда вызывают в милицию, то это первое, что приходит на ум.
– Что вы можете сказать о Красильникове? Вы понимаете, что мы ищем убийцу и найдем его, – жестко и уверенно сказал Изотов. – И вы должны нам помочь. Поэтому мне приходится просить вас рассказать о себе и о ваших отношениях с Красильниковым.
Женщина выпрямилась, бледное лицо ее приняло оскорбленное выражение.
– О господи, какая может быть зависимость между убийством и нашими отношениями? Это никого не касается.
– Я прошу вас не спрашивать, а отвечать, – сухо сказал Изотов, – хотя, разумеется, ни на чем не могу настаивать – это дело ваше. Но думаю, для вашей же пользы лучше прямо и полно отвечать на мои вопросы.
– Это что, угроза?
– Нет, – улыбнулся Изотов, – ни в коей мере. Однако вы должны иметь в виду: все, что нам нужно узнать, мы так или иначе узнаем. Дело только во времени, а оно нам дорого. Вместо одного раза вам придется приходить сюда дважды, трижды, а может быть, и того больше. Зачем это вам? Уж лучше сразу…
Назарчук прикоснулась пухлыми пальцами к волосам, поправляя прическу, еще раз отерла платочком глаза.
– Ну как хотите, – с безразличием в голосе сказала она. – Только не знаю, с чего начать…
– Вы ленинградка? Или приехали откуда-нибудь?
– Ленинградка… Родилась я в семье очень простой. Отец работал продавцом в мясном магазине, мать – гардеробщицей. Ну вы знаете, как в таких семьях… Жизнь однообразная, разговоры одни: деньги, кто что купил, сколько заплатил, кто на ком женился, кто с кем развелся… Книг не читали, о театрах и говорить нечего. Жили от получки до получки, и в эти дни – выпивка, ругань, непристойности… Я, конечно, ни о чем не думала, как будто все так и должно быть. До войны кончила шесть классов. Во время войны мы с матерью уехали на Урал, работали в колхозе. Там, в глуши, на полевом стане, я случайно наткнулась на книжку, – не знаю, кто ее написал, не знаю, как называется, она была без начала и без конца, ее рвали трактористы на самокрутки. В ней как-то попросту говорилось о человеческой жизни, о культуре человека, о его мудрости, умении создавать и умении понимать прекрасное, радоваться ему. Вы знаете, это было невероятное открытие! Сколько людей живет и сейчас вот так, бездумно, безлико, тупо. Год за годом… В школе мы иногда ходили культпоходом в театр, в музей, в кино, но по обязанности, из-под палки. Дома мне вообще говорили, что нечего тратить деньги на ерунду, лучше сидеть дома. И читала я только потому, что задавали в школе, или даже не читала. А тут я принялась за книги, доставала, выклянчивала где могла. Когда вернулась в Ленинград, начала бегать по театрам, музеям как очумелая… И вот, представляете, встречается мне человек, художник, у которого в фойе кинотеатра выставка его собственных рисунков! С ума сойти можно!.. Но вам, наверное, все это неинтересно? Зачем я говорю?..