Кстати, Иван Петрович Мартос – мой учитель по Академии, куда я поступил в тридцатом году на правах вольного слушателя. 1830 год – особенный, для многих судьбоносный год. Начало новых реформ в Академии художеств. В тот год неожиданно для всех было приказано подать в отставку любимому учителю Карла – Андрею Ивановичу Иванову и еще нескольким старым академическим профессорам. Все официально, вызов к Оленину через посыльного с приказом: «по высочайшему повелению», парадные мундиры, дрожащий голос читающего приказ Оленина множится многоголосым эхом. В рескрипте значилось: «с куском хлеба». Но все равно было так страшно и так несправедливо, что, добравшись до своей квартиры на Васильевском, Андрей Иванович свалился на постель на глазах провожавшего его академического полицмейстера – потерянный, опустошенный, насмерть обиженный.
Потом ему еще будут перепадать заказы, радовать визитами бывшие ученики и коллеги, будут приходить из Италии письма сына Александра, но это будет уже совсем другая, отличная от прежней, жизнь.
Зато в Академию пришли новые учителя. Кроме того, брать на обучение стали уже не детей, как это происходило во время ученичества братьев Брюлловых, а взрослых мужей вроде меня.
Когда Карл спросил меня, встречались ли мы с ним в Академии, я не смог сказать, что он уже успел покинуть ее, когда я там только появился. Так что он понятия не имеет, учился ли я вообще чему-либо или самоучка, каких немало.
Каждое воскресенье я шел в академическую церковь с единственной надеждой – увидеть прекрасную Катеньку. Но, пока я мечтал да вздыхал, родители выдали ее замуж за архитектора Василия Глинку, который через год после свадьбы благополучно скончался от холеры, оставив Катерину богатой вдовой с капиталом в сто тысяч рублей. Тут же в двухэтажную квартиру при Академии, занимаемую Мартосами, к Авдотье Афанасьевне и Ивану Петровичу, куда вскоре после похорон мужа перебралась дочь, начали захаживать охочие до вдовушкиных денег женихи. Без утайки и излишней скромности я упал в ноги к почтенной Авдотье Афанасьевне и открылся в своей давней любви и нежных чувствах.
Признаться, я ведал о богатстве Катеньки, но рассуждал так: сто тысяч – огромная, по нашим временам, сумма, и если подлинное чувство и баронский титул смогут обрадовать мою невесту, то о деньгах можно будет вообще забыть, ибо на деньги покойника мы сможет жить долгие годы.