Первой подала весть о Филиппе Верочка Волкова, она нагрянула как-то в августе, чуть ли не в полночь, предварительно звякнув по телефону. Черная от загара, обугленная изнутри, изъеденная червоточиной пламени, с прикипевшей к губам сигаретой. Она приехала выпить, пожаловаться. Прошла в Евину комнату босиком, чтобы не разбудить чуткую каргу, вытащила из сумки тяжелую бутыль югославского шеррибренди и… никогда еще Ева Ель не была так пьяна. Она попыталась спастись от того, что узнала. Верка не собиралась ничего скрывать от прислуги. Она уже полгода живет с паршивцем Филиппом, моталась с ним в июле в прикаспийские джунгли на границе с Ираном, пару дней назад сделала просроченный аборт – сто рэ сверху у знакомой врачихи.
– Я знаешь кто? Я ведь убийца. – Ее искусанный рот дышал пеклом.
Ошеломленная Ева никак не могла понять, почему та с ней так откровенна и почему эта пьяная искренность ее унижает.
Она не догадывалась, что была для Верки не в счет.
Та бы никогда не позволила правды в разговоре с Лилит или Магдой. Другое дело – случайный попутчик в вагоне судьбы, когда впереди конечная станция.
Но гораздо больше, чем вскрытием тайны, Ева была потрясена вспышкой собственных чувств, она, она сходила с ума от… ревности. Она впивалась в подробности связи, как зубами впиваются дети в краденое яблоко, и – боже мой – она пыталась во всем, что было там у них с Веркой, отыскать доказательства его любви к ней. Сумасшедшая!
Вера сидела, закрыв глаза, поджав ноги на диване и откинувшись головой к стене, обтянутой штофом. Она была так избалована с детства, так тонка в своих ощущениях, что от слов только – про палату в абортарии – ее мутило.
Стриженый девочка-мальчик в шелковом трико арлекина.
Узкая ладошка с обкусанными от боли ногтями.
Это была ее первая вылазка в общую жизнь, и душа Веры была вся в синяках. Вот еще почему она сверх меры надушилась за ушами и на запястьях духами «Клима», чтобы самой задохнуться в зное парфюма, спрятаться в коконе запаха от мерзостей жизни.
Августовская ночь так и не наступила, лишь на один миг погасло опаловое зерцало, ночь махнула седым крылом, и снова все небо было залито ровным жемчужным сияньем рассвета, в котором был хорошо различим остро заточенный блеск звезд.
Пьяная Верка заснула прямо на диване, уронив голову на золотую подушку. Ева ушла реветь в ванную комнату, она боялась признаться себе в причине таких слез и тупо спрашивала себя: «Ты же сама решила с ним оборвать? Так чего воешь? Сама!» Вдобавок она нечаянно разбила иностранный флакон с шампунем об умывальник, и вялая алая жижа растеклась по белому мрамору лужей, похожей на кровь, но пахнувшей цветами.