.
Я открыл глаза, обнаружив, что голова больше
не кружится. Я так и сидел на коленях перед
алтарем. Еще раз внимательно посмотрев на Веруна,
я поднялся.
— Что ты хочешь мне этим сказать?
— прошептал я. — Я не понимаю тебя.
Не понимаю...
Но, как и ожидалось, статуя Веруна осталась стоять
неподвижно, не давая никаких объяснений увиденному.
Я развернулся к статуе спиной и...
Каким-то чудом мне удалось пригнуться и пропустить костыль,
летевший мне прямо в голову, высоко над этой самой головой.
Отскочив в сторону, я разглядел того, кто на меня
напал вот так подло исподтишка. Тот самый нищий, кажется, Магистр
этой сраной Ложи, как там его, не помню...
он и тогда ударил меня по затылку из-за
спины и, если бы не случайность, заставившая меня
повернуться в тот самый момент, как он приготовился
ударить, лежать бы мне сейчас перед алтарем Веруна
с проломленной башкой, и скорее всего, готовиться
к очередному рабскому ошейнику.
Осознав все это, я ощутил, как во мне поднимается
гнев. Ярость, которой я никогда не испытывал ранее.
Да как он посмел, этот слизняк, так обращаться
с герцогом Сомерсетом?!
Пальцы и ладони потеплели, но я не успел
воспользоваться огнем, потому что нищий размахивал своим костылем
вполне профессионально, и мне оставалось только пятиться
назад, одновременно уклоняясь от очередного удара. Я даже
не заметил сразу, что пячусь не куда-нибудь, а прямо
к алтарю.
— Как тебе удалось выбраться, отродье шлюхи
и блудливого пэра? — процедил нищий, оставляя все
сомнения в том, что он не знал, кого продал
в рабство Люмоусу.
— У тебя какие-то проблемы? — процедил я,
пропуская еще один удар над головой. — Почему тебе так хочется
уничтожить именно меня?
— Да потому что ты ничем не заслужил своего
положения, — брызжа слюной, проорал он.
— Да что в тебе такого уникального, кроме того, что
твой папаша не мог держать ширинку застегнутой?
— Ничего, ты прав, — я кивнул, чувствуя, как
застилающая глаза ярость совершенно неожиданно начала уступать
место холодному расчету. А еще я понял, что примеряюсь
к тому, чтобы его убить. При этом мысль об убийстве была
настолько будничной, что мне на мгновение стало страшно,
но потом стало не до посторонних эмоций. Этот урод
отшвырнул костыль, которым никак не мог меня достать
в сторону, и выхватил кинжал.