Люмоус на каждом ритуале на крови, кровь использовал
в основном мою, вот только, почему-то мне казалось, что делает
он это зря — с каждым разом я чувствовал, что
становлюсь сильнее, но этот проклятый ошейник не давал
мне возможности оценить мой потенциал в полной мере.
Смыв с себя грязь, я решил еще полежать в теплой
воде, ну и пусть в ней плавают куски грязной мыльной
пены. В эту неделю меня довольно редко посещали воспоминания
о прежней жизни Кеннета, вот только я начал замечать, что
часто в моей речи появляются слова и выражения, которые
я просто не мог знать, но их знал Кеннет.
И часто я прекрасно понимал, что имею в виду.
А вот собственные воспоминания словно поддергивались туманной
дымкой, отходя куда-то на второй план. Меня это жутко
нервировало, но что я мог поделать? Внезапно голову
пронзила уже почти забывшаяся белая вспышка, а перед глазами
замелькали картинки.
— Паршивец, — Марта схватила меня за волосы и потянула вниз,
заставляя запрокинуть зареванное лицо. Ободранные ладони и колени
словно огнем горели, но еще больше меня мучил страх, что я навсегда
застрял в этой демоновой трубе. — Ты слишком растолстел, — и она
отвесила мне оплеуху.
— Ну-ну, Марта, успокойся, — лениво проговорил
Грейвс, который по слухам не только выбрасывал
зарвавшихся клиентов из заведения, но и был
любовником хозяйки. — Пацан просто вырос. Ему уже десять,
он и так долго продержался, обычно трубочисты
в восемь лет перестают быть трубочистами. Или не пролазят
в трубы, или застревают как этот сегодня, и подыхают.
Представь себе, сколько мороки для хозяев доставать тела, чтобы
тягу не потерять. Так что тебе сказочно повезло, что пацан
сумел выбраться самостоятельно...
— Кеннет, у тебя кровь из носа идет, —
до моего обнаженного плеча дотронулась маленькая,
но твердая ручка, с въевшимися в кожу мозолями,
которые уже ничто не сумеет убрать.
— Тина? — я резко выпрямился и сел, подтянув
в воде колени к груди и обхватив руками.
— Ты что здесь забыла? Не видишь, я голый.
— У тебя кровь из носа идет, — повторила
она, пристально разглядывая меня, вызывая острое желание
прикрыться. — Я тебе одежду принесла.
— Угу, — я кивнул, стараясь не смотреть
на нее. Кеннету шестнадцать. Ему, мать его, шестнадцать
и он девственник! Это я в свои девятнадцать был
уже пресыщенным в этом плане, но что это дает сейчас
в разгар подросткового буйства гормонов? И так каждую
ночь бабы снятся: то рыжая воровка, то Тина, но чаще
всего та кареглазая красавица, которая мне бросила серебряную
монету в храме. И каждая во сне тако-о-о-е
со мной вытворяет, впору Камасутру писать
и опубликовывать. А что — это идея.
Да я же озолочусь. Потому что люди всегда остаются
людьми, в каком бы мире они не жили. Тина же
насмешливо на меня посмотрела и только тогда вышла,
оставив одежду на небольшой лавочке возле ванны.