Толклись также Женины женихи. Надо сказать, что, неравнодушный к женской красоте, я уже в двухлетнем возрасте выделял из всех Женю. Остальные тетки успехом не пользовались: Сося была добра, но глупа; Маня – горбатая (ее в детстве уронила нянька) и потому злая; Наташа – слишком серьезная. Она изучала какие-то науки и писала романы на общественные темы, которые потом, никому не прочитав, сжигала; Женя же была красива, весела, полна надежд и, к тому же, богатая невеста. Она недурно писала стихи:
И хочется, чтоб музыка стиха
Слилася с силой мирозданья
Так ночь прозрачная тиха
Так высоко́ небес сиянье
Освободилася от бремени душа
И бытие с небытием слилося
Живу, не мысля, чуть дыша
Сказать нет сил – неизреченное сбылося.
Из ее женихов мне запомнился некий Сашка Кобелев: не то студент, не то прапорщик. Он произвел сенсацию, примчав на невиданной машине – мотоцикле. Он катал меня по парку на багажнике. От скорости я еле дышал, к тому же, мои босые ноги поджаривались на раскаленной головке блока. Но я все вытерпел, боясь, что, если буду кричать, он меня ссадит.
Однажды с ним проделали такую штуку. За вечерним чаем Женя попросила его принести ее шаль. Когда он вышел, Сося, на которую иногда сходило Божье вдохновенье, вскочила и выложила на его стул несколько ложек меда. Вернувшийся Сашка сел в мед, мгновенно промок и прилип. Покраснев как рак, он барахтался, пачкал руки, а тетки помирали со смеху. У бедняги были только одни брюки и кальсоны. Пока их горничная стирала, гладила и сушила, он сидел в папиной комнате, завернутый в одеяло. Потом сразу уехал и больше не появлялся.
Еще среди женихов был некий черногорец – Вучетич-Драгович-Оздренич. Щуплый и кудрявый. Но его необычная национальность и тройная фамилия все искупали. Я кое-что слышал о черногорцах и представлял себе Вучетича на родине. Вот он стоит на скале в своей тужурке Императорского технологического института и низвергает потоки камней на головы наполеоновских войск, крадущихся по долине, чтобы захватить Цетинье!
Обилие женихов дало возможность сколотить любительскую труппу. В большом сенном сарае до сенокоса плотники построили сцену и скамьи для публики. Из города выписали костюмы. В сарае шли репетиции. На спектакли приглашались вся деревня и наши рабочие.
Гример приезжал из города. Из его уборной выходили совершенно незнакомые люди. Вышел какой-то господин в венгерке, с большущими усами и лысый. Когда он заговорил, я узнал, что это папа. «Обрит», – подумал я с ужасом. Папа играл Смирнова в «Медведе» Чехова. Он так свирепо кричал: «К барьеру!», – наступая на тетушку Женю, что я цепенел от страха. – «Неужели в самом деле убьет?»