– Да, и он сам её крестил…
– Хотел на ней жениться, а как стал крёстным – нельзя…
– Я по книгам церковным читаю, всё оттуда узнаю…
– А мы – по летописи: «Аще хощещь мя крестити, то крести мя сам…»
И всё-таки перед бабой Раей было Рите неловко за свою учёность, она поспешила перевести разговор на вышитые наволочки, полотенца…
– А это… кто вышивал?
– Да я когда-то…
Пора было прощаться: собирались на кладбище – на могилу дедовой сестры, разыскиваемой по всесоюзному розыску больше двадцати лет, и умершей всего два года назад…
Кладбище было недалеко, но народу в машину набилось столько, что баба Рая отказалась… А всё из-за того, что дядя Ваня с тётей Тоней назвали ещё каких-то своих знакомых…
С одной стороны – недокорчёванный лес, с другой – юная поросль молодых дубков…
Арина Петровна удивилась, увидев не поле с плитами и памятниками, но распахнутую дверцу оградки…
– У нас не так… Всегда закрывают, если оградка есть, а тут – чтобы всякий мог зайти, посидеть…
Для Риты в этом не было ничего необычного – если все друг друга знают, то почему бы и нет?
Цицеронъ Мартинъ Герасимовичъ, Цицеронъ Раиса…
– Откуда такое имя?
– А это помещик местный. И жена его… Большевики пришли – велели могилы срыть, а памятники кто-то сюда перенёс…
– Мартин – прибалт, наверно? – спросила Арина Петровна, но её уже не слышали, а Рита всё думала, откуда же в этих краях могла взяться такая странная фамилия… А кладбище странное – хоть и на сыром месте – а всё полынь, лебеда да цветы, никаких репьёв… Может, дубы их отгоняют? На выходе подобрала три рассохшихся, но будто лакированных жёлудя… Такие в букварях рисовали, но видеть их вживую еще ни разу не доводилось…
Решено было ехать отсюда же на Куликово поле, где никто из местных ни разу не бывал.
Поехали по тряским, размолоченным дорогам, путаясь в указателях первомайских совхозов. Риту скоро укачало, и чернеющая мокрая роща показалась вдруг стаей взлетающих галок.
«Горелово, Неелово, Неурожайка тож», – вспомнилось Рите, когда замелькали провалившимися погребами говорящие, скорбные названия деревень, настоящие имена которых потом уже не желали вспоминаться. И то же ощущение, что кто-то её окликает, было в музее… Славянские письмена будто с ней одной разговаривали, и только ей ветер свистел в уши, неся невидимые стрелы – липецкие проходили быстро и, не докурив под начинающимся дождём, садились в машины.