Мне было нестерпимо стыдно перед Машей, которой уже исполнилось шесть лет, и перед маленьким мужчиной Егором, которому через месяц должно было исполниться девять. Они уже все запоминали…
Аля уселась на переднее сиденье рядом с отцом, продолжая всхлипывать.
А я боялась даже взглянуть на мужа. За все годы нашей жизни с ним я плакала в лучшем случае два-три раза…
Андрей медленно, делая паузы между словами, обратился к старшей дочери:
– Даже если предположить, что я был не прав в форме подачи материала, ты не можешь себе позволять подобные истерики. Ты понимаешь, что таким своим поведением унижаешь не только нас, но прежде всего себя?..
– Ну пап… – тут же ответила Алевтина. Было такое ощущение, что она ждала, когда отец начнет с ней объясняться.
– Ты о детях подумала? Они же испугались! Ты рыдала так, как будто кто-то умер…
– А что ты…
– Аля! Если ты немедленно не возьмешь себя в руки и не успокоишься, я высажу тебя из машины. Я не намерен любоваться твоей истерикой. Ты на пустом месте устроила сцену…
– Я?! Это ты наорал на меня при всех, выставил идиоткой…
– Аль… Это сейчас плохо закончится. Я не орал «при всех», а отвечал лично тебе на звонки по телефону. Ты хоть бы младших брата и сестру постеснялась… Они ведь все видели и слышали… И потом, Аль, нам всем надо поберечь Катю. Ей сейчас совсем нельзя нервничать. Мы ждем ребенка…
И вдруг – никаких слез, абсолютно ясные глаза, улыбка и:
– Ой, а почему вы мне раньше не сказали?..
Я обалдела: мгновение – и все… Человек вменяем, и ничто не напоминает о рыданиях. Ну, только если красные глаза и распухший нос.
Какое-то время мы ехали в тишине. Потом Андрей включил радио.
Воздуха внутри меня стало как-то побольше. Мне было так стыдно… Во мне все горело. Перед глазами еще стояли встревоженные лица наших родственников, которые застали эту сцену со слезами Али. Я сомневалась, правильно ли сделала, никому не объяснив, что происходит, ведь очевидно, что все, кто не был внутри нашей ситуации, сочувствовали Але, жалели Андрея, который «разрывается между детьми от второго брака и дочерью», и корили меня… Разве допустила бы родная мать публичную истерику дочери?!.
И у Егора, и у Маши случались детские истерики на почве «Хочу! Купи!» Трехлетний Егор однажды лежал в луже зимней грязи посреди магазина… Я, помню, наклонилась к нему, орущему, и так, чтобы никто не слышал, сказала: «Успокоишься, встанешь и выйдешь. Я жду тебя на улице». Повернулась и ушла. О, под каким градом взглядов я – жена мэра – выходила из магазина… Чего мне стоило оставить сына в таком состоянии, знаю только я. Но я была глубоко убеждена: это единственный способ прекратить подобные выходки один раз и навсегда. И оказалась права.