– Почему разъезжаете с оружием, бандиты?
– Мы, наоборот, хотели побить их, этого Махно и Щуся!
– Удалось?
– Нет. Зато бунтарское село сожгли.
Нестор сорвал погоны со своих плеч.
– Вот кого вы ловили!
Это мгновенное превращение, означавшее верную смерть, потрясло немцев. Что же имеет ценность на дикой славянской земле? Кто тут прав, кто виноват? Не жизнь, а кошмарный бал сатаны! Не долго думая, колонисты упали на колени.
– Товарищ… Махно, мы… пойдем с вами. Будем служить! – взмолился один из них, продолжая вынужденный маскарад.
Нестор чуть не взвыл от безнадежности. «Ничтожества! Если бравые немцы, знающие себе цену, так легко падают, предают. Если барин… Где я живу? Какая воля?» Дальше не хотелось и думать. Он схватился за голову и выскочил во двор.
С рассветом над Больше-Михайловкой поднимались к небу черные клубы дыма. «Чем же мои хлопцы лучше? – лихорадочно пытался найти ответ Махно, переступая через спящих. – Вот этот или этот. Отрекутся от меня, от всего на свете. Ради чего же пожар? Ужасный дым! Кому, зачем?» Ответа не было. Нестор выхватил из кармана отобранный у колонистов браунинг, ощутил его холодное дуло у виска и нажал на курок. Осечка! «Если всё так ничтожно и бессмысленно: революция с пустыми надеждами, грабеж-дележ богатых и бутырская маята, Настенька с преданной любовью и бесприютная девочка Тина, и падающие на колени – зачем это? И ты тоже! Куда заведешь? Один дым. Всю Украину… спалить?»
Думать так было невыносимо, и слезы бежали по щекам Нестора. Тлен! Всё тлен. Ему померещилось, к к стрелял себя Саша Семенюта в доме, подожженном полицией. Желтые языки пламени. Как он жаждал добра бедным хлеборобам! И что же изменилось в Божьем мире после этого? «Мы загубили… за предательство… семеновского священника, самого слугу Его, – мерекал Махно, оказавшись уже под навесом, в углу, заплетенном паутиной, – и ничего с нами не случилось. Что же может измениться? Кому свобода? Этим сухим комахам? На коленях? А кто не падает? Где? На станции Дно? На острове Голодай?»
Мысли путались. «Эх, Василек, первенец мой. Кто унес чистейшего? По чьему… милосердному праву? Может ли оно… после этого… являться в наш поганый мир?» Нестор поцеловал браунинг, снова поднес к виску. Закрыл глаза – тьма. Тут она… и там. Осечка! Увертливое сознание шепнуло: «Нет разницы… где быть». Он ухватился за эту соломинку, вышел во двор.