А была я гулкой, лаковой, бледно-оранжевой
и ловила ревнивые взгляды твоих девчат.
Ах, как пела я… как любила тебя привораживать,
отнимать у всех – самому себе возвращать!
А когда ты пел – на скамейке, с дружками-подростками,
разложив сигареты, забыв про нехитрую снедь,
как любила я золотистой декой отблёскивать,
отзываться тебе – и восторженно леденеть…
А потом пошло – с переборами-перекатами,
До утра… с бесшабашной и звонкой ночной гульбой.
Про чужую войну. А потом – про любовь проклятую,
обреченным и резким боем – как будто в бой.
А потом – невеста, красивая, большеглазая…
Очи – песенные… свет бескрайний, синь-бирюза.
А она сказала: с концертами, мол, завязывай
(будто с пьянством). Любил, поэтому – завязал.
Годы-годы – как будто пылью седой припорошены,
деньги, дети… скандалы, влёт – из-за ерунды.
Что-то тихо вздрагивало, всхлипывало над порожками —
про мои лады – про твои семейные нелады.
А потом – бросал виноватые взгляды: прости, мол, некогда,
и уныло маялся, в год ни строчки не сотворив.
Я старела… всеми древесными фибрами, всеми деками,
ощущала, как странно мертвеет мой гордый гриф
и струна – размотанный кончик – упрямо колется…
Ну, давай напоследок, давай: «а в глазах твоих неба синь»,
И – цыганскую-хулиганскую, на два голоса!
Нашу юность – легко проводим, отголосим…