Ей показалось хорошим предзнаменованием, что на ступеньках ее окликнул Алан Макмайкл, а теперь уже доктор Макмайкл. Он остановился на лестничной площадке и ждал, пока она поднимется. Они не видели друг друга целую вечность – Алан был в Англии, где учился на глазного врача. Она была здорово удивлена, когда увидела, что он стал совсем взрослым: черты его лица стали угловатыми, как это бывает у взрослых мужчин, детский подкожный жирок исчез, и под сюртуком угадывались широкие плечи. Он был без шляпы, и его волосы были почти такими же светлыми, как и у нее.
– Эдит, – было видно, что молодой человек рад встрече, – ты знаешь, что я открываю здесь практику? – То, что она знает, что он вернулся, не вызывало у него никаких сомнений.
А Юнис ведь не сказала мне ни слова, подумала девушка, слегка расстроившись. Но, с другой стороны, Эдит не так уж часто посещала Макмайклов. Она вообще очень редко выходила в свет, а в вежливом обществе это расценивалось как признак грубости. Люди обычно виделись со своими друзьями. Хотя Юнис никак нельзя было назвать подругой, ни в коей мере. Ну, тогда, значит, знакомой. В обществе принято справляться об их здоровье и важных событиях в их жизни. В случае с Юнис это означало выслушивать ее рассказы о мельчайших деталях различных балов, приемов и гала-вечеров.
Как это все невероятно скучно, подумала Эдит. Боже, мне только двадцать четыре, а я уже, кажется, превратилась в стойкую ненавистницу всего легкомысленного и беззаботного.
– В десять часов я встречаюсь с Огилви, – сказала она Алану, стараясь не показывать своего волнения. – Он хочет взглянуть на мою рукопись и решить, нельзя ли ее напечатать.
Писать она начала еще до того, как Алан уехал в свою медицинскую школу, и даже читала ему некоторые отрывки, когда они встречались – а это происходило несколько чаще, чем принято между «просто» друзьями. Он был тем человеком, которому она призналась в том, что ее посетил призрак умершей матери, хотя Юнис, естественно, все подслушала и раззвонила об этом по всему свету. И весь свет смеялся и издевался над Эдит. И тогда Эдит решила использовать странные фантазии десятилетней девочки, сраженной горем от потери матери – а ведь именно так все и было – как метафору Потери в своем романе. И хотя ее до сих пор преследовали воспоминания о том кошмаре, она была благодарна Провидению за этот жутковатый опыт, потому что он обеспечил захватывающие факты для жерновов мельницы ее таланта.