Нет, он уж не такой молодой офицер, да и Цветков небоевого офицера вряд ли возьмет. Правда, как-то Владимир жаловался на своего зама, фамилия у него еще редкая, запоминающаяся – Тяжнин. Его-то он себе в замы не выбирал, назначили, приходилось терпеть и срабатываться, тем более начальник управления его сильно расхваливал. И там он был, и там воевал, а на поверку вышло, что больше десяти дней нигде не задерживался. Прилетит, шороху наведет, задач понаставит, компромата наберет и всегда найдет быстро крайнего. Доклады в управлении четкие, короткие, но, сколько Цветкову ни приходилось их выслушивать, заканчивались они предложением о снятии с должностей, чуть ли не всего руководства.
Майор Гарин Зеленину очень понравился. В машине за разговорами Зеленин вдруг спросил у Гарина:
– Дети у Вас, товарищ майор, есть?
– Есть сын, шестнадцать лет. Жена у меня красавица! Виктор Степанович, вот о девочке мечтаю, да чтобы обязательно на жену мою Жанну была похожа.
В восемнадцать часов они расстались на перроне Курского вокзала.
Вокзал остался позади. Электричка катила на Владимир. Зеленин снова смотрел в окно и вспоминал прошедшую неделю, и не верил тому, что увидел за какие-то шесть дней, все как в тумане. Крик, страшный крик умирающего бойца от ожогов в соседнем бронетранспортере. Стрельба, стрельба и постоянная боль в ноге, голоса душманов и этот силуэт человека с трубой, и отчаянный бросок в домике – все это всплывало в хаотическом порядке. Он понял только теперь, что побывал на войне, ему жалко было погибших ребят, он хоть как-то, но отомстил за них. Он убил несколько человек, их не жалко, но он давно отвык от этого, и на душе было очень неуютно. Всегда так бывало, после смертей душа не на месте, а особенно когда теряешь товарищей. В самолете из Моздока Зеленин все два часа проспал. Свалило его напрочь. Они перед отъездом с Кудриным из его фляжки трижды приложились к коньячку. В поезде он бодрствовал, прижавшись к стенке вагона, и все вспоминал, и вспоминал, особенно людей, с которыми ему довелось встречаться, и Чечню, на которой впервые побывал.
– Не может Егор погибнуть! А если они все-таки убили его? Как же я теперь буду жить без сына, Господи, за какие такие грехи ты хочешь добить и меня? Заныла вдруг правая ступня ноги, не дав совсем уйти в глухой ступор отчаяния. Мне всего-то 46 лет, а я уже военный пенсионер, запасник. Полковники уходят, как правило, не раньше пятидесяти лет, а его медики списали на гражданку. Кто я на гражданке? Так все быстро и неожиданно произошло, да и он тогда не сопротивлялся, надо было уделить внимание Аннушке, а служба – она баба ревнивая – не даст на два фронта нормально жить и даже существовать. Или с ней, или от нее. Конечно, тогда он принял правильное решение, но не подготовил для себя никаких путей отхода и где себя применить на гражданке – тоже. В городе они жили не богато, но и не бедно, на подсосе. Когда заболела Аннушка, в дело пошли все сбережения, золото, антиквар. Квартира обставлена была просто, но со вкусом. Квартира находилась не в новом доме Стрелецкого городка, это стала его последняя квартира, как «дембельская». Только обосновались, только в стране немного стали люди успокаиваться от жестоких бандитских разборок, растаскивания внаглую Государства, потихоньку стабилизировались цены, служить бы теперь да служить, но врачи вдруг после очередной диспансеризации вынесли отрицательный вердикт.