– К жене, словом, – вновь оборвал Курт, и староста вздохнул, понуро разведя руками:
– Я ж им не отец. Не прикажу ж. Супруга у него, я вам скажу… гм… Ну да, майстер инквизитор. К жене. В последнее время уж и слухи пошли, но он как-то словно мимо уха все пускал – ни друзьям ни слова, ни супружнице. А намедни позвал их в гости всех, выставил пива, закусок, мяса нажарил… До самой ночи сидели. А после, как выпили, как поели… Кто-то спрашивает – мол, а хозяйка-то что? Как-то оно зазорно – у мужа гости, стол, а жена невесть где. И знаете, что, майстер инквизитор? – почти шепнул староста, дрогнув голосом. – Убил он ее. А после… мясо-то это, что под пиво пошло… Она это была – жена. Он всех позвал тогда, кто к ней заглядывал, и им всю ее и скормил, прости Господи…
– Ясно, – вздохнул Курт, снова бросив взгляд на искривленное злой усмешкой лицо связанного. – И много народу набралось?
– Что?.. – растерянно осекся староста, не сразу сообразив, что ответить на неуместное любопытство следователя. – Матерь Божья, да есть ли разница! Что он сотворил – это что, не мерзость ли? Не попрание ли образа Божьего в человеке? Кары не достойно ли? От того ужина двое рассудка решились. Один преставился – так с ума поехал, что кинулся из собственного пуза ножом те куски выковыривать; так и не спасли. А вы – «год, сто лет»… Как на месте еще не прибили.
– Разойдись, – потребовал Курт спустя мгновение тишины, нехотя спешиваясь, и, когда людская масса расступилась, образовав коридор, медленно прошел к столбу, взойдя на образованное хворостом возвышение с нехорошей дрожью в спине.
Лошадник перевел взгляд с мутного, сыплющего снегом неба на инквизитора, глядя все с той же равнодушной ухмылкой, и, казалось, всего произнесенного только что в его присутствии не слышал или не воспринимал. За спиною уже вновь возник гомон, становясь все громче и злее, и Курт повысил голос, всеми силами заставляя себя не оборачиваться ежесекундно на двоих с факелами, стоящих вне поля видимости:
– Молчать.
Галдеж стих, не угаснув совершенно, и он шагнул ближе к связанному, тронув его за плечо.
– Эй, – окликнул Курт и, поймав вопросительный взгляд, уточнил: – Имя.
– Ханс.
Голос осужденного подрагивал от холода, однако никаких чувств, для человека в его положении понятных и естественных, более не слышалось – ни страха, ни трепета перед неминуемой страшной гибелью; Курт нахмурился.