– Если выступление получится таким же, как в прошлый раз, совершенно не важно, сосредоточишься ты или нет, – сурово сказала миссис Куттс.
Замечание, нечего и говорить, было справедливое. В прошлый раз он и на сорок процентов не выложился.
– Ты меня обяжешь, дорогая, если не будешь называть мои проповеди выступлениями. – Старикан отложил перо, отодвинулся вместе со стулом и повернулся к жене. Я уже поднялся, чтобы выйти, но он жестом велел мне вернуться к работе. Я проверял для него цитаты из классиков.
– Вижу, не видать мне покоя, пока я не узнаю все новости, – добавил он. – Так раскрой мне душу, милая Кэролайн, и будь краткой. Проповедь нужно дописать сегодня. Завтра, как ты знаешь, мне предстоит судить матч.
Он встал, снял пенсне и одарил спутницу жизни слабой улыбкой.
Куттс был мужчина средних лет с суровым лицом и голубыми глазами. Здоровенный такой субъект, с легким наклоном торса, характерным больше для спортсмена, чем для человека, проводящего много времени за книгами. Ручищи у него были волосатые, челюсть – как у профессионального борца, под брюками обрисовывались мускулистые ноги.
Выглянув в окно, викарий вдруг заревел: «Эй! Эй там!!» Я даже подпрыгнул от неожиданности. Оконное стекло в старой раме задребезжало, а миссис Куттс испуганно вскочила.
– Не волнуйся, дорогая. Там Уильям с курами. Мальчик – сущее наказание. Буду рад, когда каникулы закончатся; правда, он нужен на игре в крикет против Мач-Хартли. Нам недостает одного игрока, потому что сэр Уильям посадил Джонстона за браконьерство. Да уж, сэр Уильям скорее отпустит матереубийцу, чем браконьера. Вот досада! Джонстон – неплохой подающий.
– Какое мне дело до крикета! Меня беспокоит этот злосчастный праздник – Августовский выходной [1].
– Ты про состязания? – Уведя разговор от своей последней проповеди, Куттс взбодрился.
– Я не про состязания, Бедивер, хотя и не сомневаюсь, что другие деревенские дела тебя не интересуют.
Старикан испустил вздох и опять заметно сник.
– А какие там могут быть дела, кроме обычных?
Супруга, увидев слабое место в его обороне, мигом сделала подачу:
– Если ты понятия не имеешь о том, что творится в деревне, то не по моей вине. Я неоднократно пыталась поставить тебя в известность. И должна тебе заметить, даже рискуя показаться навязчивой: безобразия, царящие на этих праздниках, необходимо пресекать. Если все пустить на самотек, деревня завоюет себе славу Содома и Гоморры. Твой несомненный долг объявить в ближайшее воскресенье с кафедры, – а в следующее воскресенье повторить, – что ты публично заклеймишь тех, кто на празднике в парке сэра Уильяма Кингстона-Фокса станет попирать законы нравственности и добропорядочности.