Как бы не пыжились, не раздувались в ложном величии нынешние
мусульманские правители, но два из наиболее значимых – султаны
Баязид II и Аль-Ашраф Кансух аль-Гаури – уже потерпели жестокие
поражения в войне с крестоносцами. Даже случись им объединиться,
сумей они заручиться в сколько-нибудь малые сроки поддержкой
остальных магометанских правителей… Поражения всё равно не
миновать. Опасность состояла в ином. Та же самая ловушка, в которую
попали первые крестоносцы, вот что по-настоящему пугало
понтифика.
Усобицы! Сейчас они могли вспыхнуть даже не среди ревностных
участников Крестового похода, а в других местах. Викарий Христа
постоянно получал сведения из многих стран от верных ему слуг
церкви, а потому знал, что не один и не два христианских государя
всерьёз опасаются углубления вражды с магометанами. Равно как и
того, что стоящие во главе уже двух Крестовых походов набрали и
продолжают набирать слишком большое влияние. Кто мог стать
зачинщиком, за которым последуют остальные? Франция, начавшая войну
с Хафсидским султанатом, но всегда готовая сменить сторону и войти
в союз с кем угодно, лишь бы это были враги Рима? Священная Римская
империя и её властитель Максимилиан, прежде всего стремящийся
сохранить своё лоскутное государство и ради этого готовый взорвать
бочку пороха подальше от своих границ? Продолжающая доставлять
проблемы Венеция, чья сила не в армии и флоте, а в огромном
количестве золота и торговых связях по всему миру? Или и вовсе
Португалия, король которой всё с большей подозрительностью смотрел
в сторону Италии, опасаясь, что Рим примет сторону Испании в так и
не утихнувшем споре между двумя давними соперниками?
Ещё и страх… Страх – великая сила, влияние которой никогда и
нигде нельзя было отбросить в сторону, словно кучу истлевшего
тряпья. Слишком многие европейские государи могли испугаться
полного, окончательного, без возможности отступить на исходные
позиции, разрыва с мусульманскими странами. Это был уже не тот
запрет на какие-либо сношения и любую помощь Османской империи во
время не столь давно завершившегося Крестового похода. Тогда запрет
был лишь касающийся османов. Теперь же… В письмах из Каира Чезаре
настаивал на как можно более твёрдых и жестких словах, которые
вбивали бы внутрь разума самых толстолобых понимание того, что
отныне будет введена явная, зримая граница между Европой и Азией.
Та граница, которую нельзя будет изобразить на карте раз и
навсегда, но которая будет сдвигаться всякий раз, как Европа сочтёт
нужным и важным сместить её в свою пользу. И важность привязки этой
самой Европы не к вере, а к крови и духу, сплавленным в единое
целое. К примеру, Чезаре и его приближённым было плевать на ту же
Эфиопию, сколь бы христианской они ни была. В этом он был близок к
воззрениям Изабеллы Трастамара, которая считала выкрестов-моррисков
маврами, «которых никакой крест не исправит».