Дверь тихонько скрипнула, пропуская невысокую фигурку.
– Как ты, моя царица?
Мардиан. Ее единственный друг.
Он всегда называл ее по имени либо царевной; царицей – впервые. Нет, во второй раз: первый был года четыре назад: он тогда пообещал ей рассказать свою историю, когда она станет царицей. Что же, вот она сейчас возьмет и умрет, так и не узнав, что же с ним произошло…
В носу защипало, и по щекам побежали слезы.
Юный евнух присел около нее на корточки и осторожно коснулся спутанных волос.
– Поплачь, моя царица. Поплачь. Ничего в этом такого нет, тем более о твоих слезах никто не узнает. Очень больно?
Закусив губу, она судорожно кивнула.
– Я принес мазь. Ее сварила Ати специально для тебя.
– Но рискнул ко мне прийти только ты, верно?
– Да нет. Никакого риска. Береника… боится. Думаю, она тебя больше не тронет.
Девочка криво усмехнулась.
Юный евнух поправился:
– Конечно, она будет продолжать унижать тебя. Но жизни твоей ничего не грозит, это точно.
Мардиан откинул покрывало, и на спину Клеопатры что-то полилось.
– Ткань присохла к ранам. Потерпи, будет немного больно, но ее надо убрать.
Боги, как больно! А еще какие-то несколько мгновений назад ей казалось, что больнее уже быть не может…
– Потерпи, потерпи…
Теперь Мардиан емкими аккуратными движениями втирал в ее спину что-то прохладное и хорошо пахнущее.
Боль начала стихать почти сразу.
– Тебе придется полежать на животе пару часов, пока мазь окончательно не впитается. А потом можешь повернуться.
– Мардиан…
– Что, моя царица?
– Скажи, как мне выдержать… все это? Может, лучше просто прекратить это… раз и навсегда… самой?
Глубокий вздох.
Дура! Боги, какая она дура! Ведь Мардиан – евнух! Его кастрировали совсем малышом; может, тогда он и не понимал, что с ним сделали, но сейчас… сейчас ему около семнадцати лет. И он очень хорошо понимает, что именно с ним сделали. И – живет. Не перерезал себе глотку. А она очень хорошо знает, что это означает – старый Мешулам, «кошачий смотритель», разъяснил ей достаточно подробно.
– Мысли о самоубийстве не подходят одиннадцатилетней девочке, Тэя.
– Мне почти двенадцать. – Она слабо улыбнулась.
Она еще мала – для самоубийства. Зато, видимо, достаточно взрослая, чтобы попытаться ее изнасиловать.
Нет, она не станет накладывать на себя руки. Она должна жить – хотя бы для того, чтобы отомстить сестре и ее любовнику. Отец вернется, и тогда…