Лекарство я благополучно купил. Потом
слонялся по вокзалу, одобрительно взирая на архитектуру и
неодобрительно на малый сервис для пассажиров. На пассажиров я так
же взирал без особого одобрения. А думал я о грустном — на
медицинскую тематику.
Хотя запои меня в новой жизни не
захватывали, но напивался изрядно. Да и кислотность была такая
высокая, что кусочек хлеба вызывал неудержимую изжогу. А
благодетельное лекарство ОМЕЗ еще не изобрели. Или в СССР его не
было, не знаю я историю омеза, который в старости принимал лет
десять, до самой смерти.
Так что ОМЕЗ дает возможность хотя бы
спокойно кушать и не мучиться потом. Но пока, как и все, обхожусь
содой.
От этих мыслей меня оторвал негромкий
разговор, вернее его отрывок:
“Пропадете, этот город полон бесов
злобных, съедят голубушек бесы-то... А у меня покойно, благостно...
И вам хо-о-орошее применение найдется, польза будет...”.
Голос был вкрадчивый, но содержание
мне почему-то показалось зловещим. Я остановился, будто ищу что-то
в карманах, и кинул косой взгляд в нишу за колоннами.
Маленькая старушка в сером пуховом
платке пропагандировала двум девчонкам-замарашкам преимущества
домашнего быта перед вокзальным БОМЖеванием. Девчонкам было лет по
шестнадцать, бесприютная жизнь уже наложила отпечаток на их
внешность. Старушка выглядела благообразно, если не прислушиваться
к ее речам.
Я задумался. Что же мне показалось
неприятным? То, как она растянула гласные в слове “хорошее”? Или
намек на “применение”?
Я отошел в сторону и сделал вид,
будто рассматриваю убогую витрину ширпотребного киоска.
здоро

Я опять стоял под
окнами злополучного дома. Будто в них что-то можно было увидеть?
Высоко.
Давно, сто лет назад и одна вечность я спал
в этом подъезде с мощными чугунными батареями и двойными дверями,
надежно сохраняющими тепло. Зимой я, опустившийся до бомжа, жрал
тут, согрев на батарее) остатки пиццы и беляшей.
Я не поленился
зайти в подъезд. Теперь – не ночь, он кипел жизнью: хлопали двери,
кто-то спускался, кто-то поднимался с кошелкой... Так что
подслушивать мне не было возможности, на меня и так уже косились,
проходя мимо, внимательные жители. Явно подозревали во мне
потенциального подъездного мочеиспускателя. Я уже хотел плюнуть и
уйти, когда моя, мятущаяся кудесником душа, возроптала. Вечно я
мямлю, вместо решительного действия. Интеллигентность, чертова,
папина деликатность. Чего я боюсь, спрашивается? Трудно, что ли,
позвонить в квартиру, сослаться на то, что перепутал адрес,
наболтать что-нибудь, и выяснить, наконец, есть ли почва под моими
подозрениями?