Мазур рассеяно бросил ключи на тумбочку в прихожей – после разберемся – и заглянул в квартиру.
Что ж, могло быть и хуже. Однокомнатная студия (то бишь комната была совмещена с кухней), метров пятьдесят площадью, натяжные потолки, светлые обои, раздельный санузел (и туалет, и ванная – метров по десять каждая), панорамное окно с темнеющими вдалеке куполами Лавры… Чисто, дорого, современно… и напрочь безлико. Как в номерах отелей… Сойдет.
Нехитрый чемоданчик с личными вещичками Мазура, с которыми он, как ему казалось, сто лет назад прибыл в Одессу, был аккуратно поставлен рядом с тумбочкой неподалеку от безразмерной кровати. На тумбочке стоял телевизор с жидкокристаллическим экраном.
Мазур распахнул окно – в комнату проник свежий ветерок, раскачивая занавеси – потом заглянул в бар и удовлетворенно кивнул. Налил в два бокала по чуть-чуть и кивком пригласил Оксану:
– Присоединяйтесь, товарищ Адъютант. Отметим мое новое назначение. А заодно и новоселье.
Оксану долго упрашивать не пришлось. Она приняла бокал, уселась в кресло светлой кожи перед стеклянным журнальным столиком, машинально одернула на коленях короткую узкую юбку.
Чокнулись, пригубили. Коньячок был так себе – господин Малышевский мог бы расщедриться и на нечто подороже.
– Итак, вы что-то вроде секретаря, помощника и мастерицы на все руки при олигархе? – спросил Мазур.
– Что-то вроде, – тряхнула дивчина копной черных волос. И усмехнулась: – Плюс психолог. А еще и кофе умею подавать.
Она блаженно откинулась на спинку кресла, вытянула длинные ноги.
– Кофе пока не надо. А вот поведайте мне тогда, непросвещенному, что из себя представляет наш теперь общий патрон. А заодно и его окружение – чтоб мне было проще войти в курс дела…
– Кирилл Степанович, а можно личную просьбу? – Оксана подняла на Мазура взгляд темных глаз.
– Ну?
– Мне так не нравится, когда мне выкают. Жуткой старухой себя ощущаю…
– Тьфу, я-то думал… Запросто, – и в шутку добавил: – Тогда надо на брудершафт…
Но шутки не получилось.
– Запросто, – на полном серьезе сказала Оксана, глядя ему в глаза.
У нее было смуглая, удивительно шелковистая кожа, и когда Мазур, ступая по разбросанным деталям одежды, перенес дивчину на громадную постель, она вцепилась в мужские плечи, как утопающая.
А потом все пропало, утонув в жарком ослепительном огне – и Украина исчезла, и чертов Стробач, и террористы, весь мир и все заботы были сметены внезапной яростной волной. Кажется, Оксана кричала. Кажется, шептала ему что-то на ухо. Кажется, стонала… Мазур не помнил.