В тот момент он еще не знал, что его назовут Андрюшкой. Вообще ничего не знал кроме спокойствия удобной позы и безмятежного бытия – того, что предшествует основному. Зато многое чувствовал. Ощущал каждое движение мамы и даже перемены ее настроений – как землетрясение или шторм. Хотя штормило не часто: Андрюшке везло. Мама у него оказалась тихая, сидела на одном месте, старалась не шевелиться и даже не думать. А он в это время блаженствовал – засыпал под гул голосов и покачивался с каждым плавным движением. Только изредка приятная полудрема прерывалась. Накатывала вдруг такая тоска… Мама начинала рыдать, а он бил ее изнутри кулаками, пинался. Но и в такие дни она находила, чем себя успокоить. Покупала бутылку дешевого вина, быстро хмелела, и Андрюшка забывался вместе с ней.
А теперь вот покой нарушился безвозвратно. Все вокруг всколыхнулось, закружилось и стало давить, как тиски. Мучительно. Больно. Бедная головка младенца готова была лопнуть от напряжения: как он ни сопротивлялся, а неведомые силы выталкивали ее вон. Она застревала на каждом миллиметре, казалось, еще чуть-чуть, и расплющится. Так плохо и страшно Андрюшке не было еще никогда. Помимо воли он поворачивал головку, чтобы продвинуться вперед. Сначала – вбок, словно глядя на плечо, потом – вниз, подбородок к груди. По-другому было нельзя – сверху изо всех сил подгоняли. Темечко снова уперлось, но уже во что-то мягкое. Мягкое подождало и поддалось. Андрюшка протиснулся наконец благодаря чьим-то рукам на божий свет.
Свет оказался резким и злым. Андрюшка больше не чувствовал маму. Хотел или нет, а пришлось совершить много движений сразу: расширить ноздри, поднять грудь, открыть рот. Обжигающий воздух ворвался в легкие, с силой расширив их. Он сморщился от боли и что было мочи заорал. Воздух раздирал крошечное тело изнутри. А потом перерезали пуповину.
Его обтирали, мыли, переворачивали. Смотрели, слушали, мяли. Вокруг происходило столько всего и сразу, что закружилась голова. Андрюшка заморгал и закрыл глаза, чтобы спастись. Режущий свет безжалостно бил даже сквозь веки. Больше всего на свете сейчас он хотел вернуться назад, к маме, и вместе с ней провалиться в привычный спокойный сон.