Я любил ее. Не наверное, и не вроде.
Сомневался в себе, и что дважды два – четыре,
а теперь от моих сомнений меня воротит.
Поменялся бы местом с мишенью в забытом тире
или дал по газам на обрывистом повороте.
Да она-то любила. Я ей говорил об этом,
а она отмахнулась, как от настырной мухи.
Ей так хотелось быть альфой, но только бета
осталась в репертуаре. Ни сном, ни духом
не признавалась мне, что была поэтом.
Когда все закончилось, мне дали ее тетрадку.
(Так на руки маленьким детям дают котенка).
Я рвался к странице новой, как будто в драку.
Смотрелся, как в зеркало. Себя за рукав дергал.
Там были стихи в чернильных кровоподтеках.
Когда все закончилось, я долго курил и плакал,
хотя хохотал над драмой и мелодрамой.
Я вспомнил, как она покрасила губы лаком,
а после я целовал эти почти что раны.
Я вспомнил, какая была. И она была, как…
Ожившая статуэтка с каминной полки,
гуляющая по крышам. Танцующая в ночи.
Под полной луной ей подпевали волки,
ее единственной песне с названием «Не молчи».
Она носила мои заспанные футболки,
клетчатые рубашки, фенечки, рюкзаки.
Я носил ее номер. В книжечке телефонной,
ключом от двери, к которой сменили уже замки.
Случайно обжег пальцы – где-то играла фоном