И с разбегу обняла сухонькую старушку, у которой, несмотря на
возраст, объятия были сильными и крепкими.
– Дэюшка, кровиночка моя, – пробормотала
бабушка, – уж как добралась, доехала?
– Хорошо, бабушка, все хорошо, я дома.
И почти успокоилась, на миг поверив, что все по-прежнему, а тут
из сугроба:
– Косорукая ты, Дэйка! Или злая? Ты злая или косорукая?
Вздрогнула, никак не ожидая, что Царапка заговорит при
бабушке!
– Уймись, Цара, девочка промахнулась, а ты и рада в сугробе
поваляться, уж я то видела, что хвостом в полете махнула.
Я от бабушки отпрянула, смотрю удивленно, а кошка пышный хвост
трубой – и мимо нас в дом проследовала.
– И ты заходи, – бабушка за плечи обняла и к
двери подтолкнула, – нечего на морозе – стоять.
Я зашла, в сенях разулась, по теплому деревянному полу в
светлицу вошла. У бабушки дом очень старый, не знаю, сколько
ему лет, но таких домов во всем Загребе не найдешь – всего три
комнаты, да в один этаж, и печь здесь не дом греет, а стену. Очень
старый дом, но пахло в нем всегда травами и чаем травяным, а уж
когда бабушка пекла булочки, мы через всю деревню запах чувствовали
и к ней бежали.
– Не стой, садись, – бабушка к столу
подтолкнула, – и раздевайся, тепло у меня.
Пока пальто, шапку и шарф снимала, бабушка налила нам чаю, а
Царапке в блюдечко сметаны набрала и теперь сидела и просто
смотрела на меня.
– Ты изменилась, – вдруг сказала она, – взгляд
другой, осанка и даже улыбка. А еще в глазах твоих любовь
светится, Дэя. Любишь ты кого-то больше жизни, да гордости, да
желаний своих. Скажешь мне имя счастливчика?
Тут я шарф выронила и, бледнея, испуганно воскликнула:
– Счастливчик!
Бабушка удивленно посмотрела, а Царапка на стол запрыгнула,
сметану лизнула и недовольно так:
– Что с ним сделается? Поохотится в лесу, да и к тебе утром
вернется, смерть то ему уже не грозит.
Тут бабушка не выдержала:
– Опять духа привела! – и смотрит на меня так…
гневно.
– Что значит «опять»? – переспросила я, присаживаясь
на скамью.
– А я, по-твоему, из лесу сама приковыляла? –
Царапка фыркнула. – Ты меня принесла, мелкая была, годка три
всего, а мимо котенка не прошла. Ух и ругалась Эриса, мать твоя, но
Орон поддержал, говорит: «Прокормим, зато у Дэюшки сердце доброе,
пожалела котенка». Возродиться не каждый дух может, силы много
уходит, а если маг за тобой следует, да изматывает, тут уж прыгнешь
и в котенка новорожденного, лишь бы слабый был, чтобы его дух
изгнать, место в теле занять. Но и опасностей много – темный
по следам идет, а темные они от своего не отступаются, да и выжить
надо: перерождение – сложный процесс, тело, в которое
вселишься, гибнет зачастую. И тут уж забота требуется, а еще
больше тепло чужой души, той, что теплом поделится. За мной два
мага шли, Дэя, да магистр. Силы во мне много было, но напрыгаешься
из тела в тело – и как свеча на ветру гаснешь… Тот котенок
стал моим последним шансом, а сразу после перерождения бежать
пришлось, да так, что лапы в кровь, а маги на ящерах, и маяк их вел
точно… Мне повезло дважды, Дэя, твой отец взял дочку за зимними
ягодами, да у тебя было доброе сердце. Ты меня спасла, детскими
ручками подняла с трудом, и под шубейку спрятала. Теплом ты
поделилась со мной, и маги след потеряли. А как домой принесла
и увидела Эриса одежду и шубейку, кровью испачканные, потребовала
выбросить меня, а ты не дала. Второй раз теплом со мной поделилась,
душевным теплом. И я выжила.