– Пусть пойдет и напьется из родника, – сказал дядя Хелеф. – Орла поймал я, а угощают других!
– Я уже напился, – ответил я дяде Хелефу. Мне также надоели его шутки.
– Заберите с собой хотя бы этого бедного козленка. Пусть Гюзель приготовит вам что-нибудь. Скажите, что я просила… Подождите, я найду, во что его положить…
– Нет-нет, не стоит утруждать себя. – Дядя Шах-Буба остановил ее: – Козленок пусть останется у тебя, найдешь, что с ним сделать, – и повернулся к дяде Хелефу: – Сними с него шкуру, разделай, потом уходи.
– Его мясо не влезет мне в горло, – сказала старушка.
– Тогда отдай тому, у кого в горло влезет все что угодно. – Дядя Шах-Буба опять взглянул на своего товарища.
– Наконец ты сказал хоть что-то умное. – Дядя Хелеф отнесся к его словам спокойно.
– Забирай, Хелеф, себе, – сказала Тенфе. Может быть, она почувствовала некоторое облегчение от того, что больше не надо возиться с козленком. Растила-то его для внука, который служит в армии, а если не судьба, то и сама не захотела есть его мясо.
– Грех отпускать победителя над орлом с пустыми руками. Все же, есть еще справедливость на свете! – Дядя Хелеф поднял козленка за задние ноги, потом сказал, обращаясь к Цавдару, находившемуся под мышкой у дяди Шах-Бубы: – Ты хотел его съесть, а съем все-таки я! Значит, не ты, а я из породы орлов! – Насвистывая, он удалился той же дорогой, какой и пришел сюда.
Дядя Шах-Буба не ответил ему ни словом. Мы попрощались со старушкой Тенфе и направились в сторону моста через Большую реку.
Мне было жалко Цавдара. Дядя Шах-Буба старался не сжимать орла, чтобы ему не было больно. Цавдар время от времени дергал ногами, а потом опять успокаивался. Наверное, боль пронзала всего его: тело, голову, крылья. Может быть, когда боль немного отпускала, он и пытался вырваться? Или хотел освободиться от этой боли в теле? Иногда он дергал головой, за которую держал его дядя Шах-Буба. Но, видя, что никакие усилия не помогают, ему приходилось мириться со своим положением. Как я понимал, большую, чем раны, боль орлу доставляло его бессилие, невозможность помочь самому себе. В глазах его, помимо испытываемой им боли, сквозили прежняя гордость и ненависть ко мне и к дяде Шах-Бубе, наверное, не забывал он и про дядю Хелефа с бабушкой Тенфе. Пожалуй, в эти минуты Цавдар ненавидел весь окружающий мир. Кто знает, какие еще чувства и желания его обуревали. «Если бы утром Халиса встретилась мне с полным кувшином, может быть, не было бы и этого несчастья…» – подумал я.