Уписывали на его страницах:
На третий круг хватило этих двух.
Таких осатанело свинолицых
Не так уж много в книгах, да и те
В провинции все больше, не в столицах
Проводят время в праздной маете.
Но и в столицах место есть герою,
В чьем не весьма обширном животе
Сыр лимбургский встречаются порою,
Французский трюфель – роскошь юных лет,
И ананас, и главное, не скрою,
Все это покрывает жир котлет».
«Какая мерзость, – я вскричал в испуге,—
Зачем мы брали в третий круг билет?»
И тут таким запахло в этом круге,
Что если б кто кинжал иль саблю дал,
Я сразу б закололся без натуги, —
И с той поры диету соблюдал.
В лесу родилась елочка. Однажды
Я тоже очутился в том лесу.
Хотелось пить. Я умирал. От жажды
Чесался даже прыщик на носу.
Но за спиною звякнули бутыли,
И тут я вспомнил, что с собой несу.
О странное мое пристрастье, ты ли
Меня уводишь в области хвои?
Севрюгин[2] ли, в ком чувства не остыли,
Маршруты демонстрирует свои?
Себе я задал множество вопросов —
И вот они, таи их, не таи.
В краю карелов и великороссов
Что сваливает Валю[3] на траву,
Когда поэт, художник и философ
Склоняет умудренную главу,
И нет, не спит Бобрец над бобрецами,
Но бредит анекдотом наяву?
Меж «Старкою» и честными сердцами
Не рвется чудодейственный союз,
Союз борьбы за право быть борцами
С зеленым змием, сладостным на вкус.
А что овладевает вдруг Володей[4],
Когда поэт, употребивший мусс,
Рванет от мамки прямо в тьму мелодий?
И в этой тьме, наткнувшись на палат-
Ку, рвет ее, а сам смеется вроде,
Совсем не ощущая неполад-
Ку в организме. Рвутся рифмы, ткани,
И ночь вокруг горька, как шоколад.
Люблю ли я веселое мельканье
Летучей мыши, полноту Луны,
Как бы лимонной долькою в стакане
Торчащей на соломинке сосны?
От «Старки» или хвойного настила
Мы видим удивительные сны?
И тут меня струею прохватило
Лирической. И оного числа
Объединил терцинами светила
И елочку. В лесу она росла.