Яо Шу назвал ее имя. Сей раз голос его дрогнул так явно, что Мункэ нахмурился. Чингисхан запретил монголам лить благородную кровь. Но мысль об иных способах казни вселяла в Огуль панику.
– Огуль-Каймиш опозорила имя хана колдовством и прочими гадкими занятиями, доведшими до убиения собственного дитяти.
Женщина сжала кулаки, погружаясь во внутреннюю пустоту, чтобы устоять на ногах.
Яо Шу дочитал обвинение и спросил, не выступит ли кто в защиту Огуль-Каймиш. В воздухе сильно пахло кровью. Никто не шевельнулся, и Мункэ кивнул воинам, стоявшим рядом с Огуль.
Несчастная дрожала, когда ее уложили на толстую войлочную подстилку. Непроизвольно задвигались ноги – инстинкты заставляли бежать, а она не могла. Яо Шу вдруг затянул молитву в ее спасение. Мункэ свирепо глянул на него, но старик продолжал молиться, хоть у него срывался голос.
Воины завернули Огуль так плотно, что затхлый войлок облепил ей лицо и наполнил легкие пылью. Поддавшись панике, женщина вскрикнула, но крик тут же утонул в плотной ткани. Материал натянулся: сверток скрепили кожаными ремнями и застегнули застежки. При Мункэ звать на помощь Огуль не собиралась, но не сдержала стон, вырвавшийся из горла, как из ловушки. Тишина казалась бесконечной, собственный пульс звучал в ушах Огуль барабанной дробью. Сверток пришел в движение – его медленно покатили к каналу.
Когда ледяная вода накрыла ее, Огуль дико забилась, глядя, как вокруг лопаются серебряные пузырьки. Войлочный сверток быстро пошел ко дну. Огуль задержала дыхание и терпела, сколько могла.
* * *
Ночь выдалась холодная, но Сорхахтани лежала под одной простыней. Хубилай склонился над ней, а взяв за руку, чуть не отпрянул: такой горячей была мать. Прокатившаяся по Каракоруму лихорадка уже шла на убыль: день ото дня заболевало все меньше людей. Так случалось каждое лето: зараза терзала десятки или сотни горожан, зачастую еще не окрепших от прошлой немочи.
Со слезами на глазах Хубилай смотрел, как мать задыхается от кашля. Сорхахтани изгибалась дугой, слабые мышцы напрягались. Приступ закончился, она судорожно вдохнула воздух. Женщина жалела, что сын видит ее такой изнуренной. Она улыбнулась, хотя глаза ее были тусклыми и безжизненными.
– Продолжай, – попросила она.
– Яо Шу заперся у себя в покоях. Никогда не видел его таким расстроенным. Бедная Огуль! Ужасная смерть…