Над главным входом висел семейный
девиз: «Смерть — ничто, честь — всё».
Створки дверей гостеприимно
распахнулись, я вошёл в блистающий средневековой атрибутикой
холл.
Тут-то меня и подловили.
— Фёдор Константинович, отец
приглашает вас на завтрак. — Ко мне подкрались совершенно
незаметно, может, я совершил ошибку, дезактивировав дар?
— Генри, сколько раз я просил не
подходить ко мне так тихо? — я нахмурился, смотря на вытянувшегося
управляющего. — Все же в курсе, что я не пользуюсь даром, а поэтому
не могу увидеть вас заранее.
— И делаете большую ошибку,
господин, — сухо ответил Генри.
— Позволь мне решать! Хорошо? — я
раздраженно поджал губы. — Ещё не хватало, чтобы меня учил жизни
дворецкий.
— Как скажете, Фёдор
Константинович.
— Уже сказал. — Хотелось оставить за
собой последнее слово, что я и сделал. Генри благоразумно не стал
ничего отвечать. А я почему-то почувствовал себя проигравшим в этом
споре.
Отец ждал в малой столовой, к слову,
одной из пяти в доме.
Весь интерьер ее был очевидной
борьбой моих взглядов с отцовскими. Папенька хотел больше помпы:
лепнины, глупых люстр, упади одна из которых на пятом этаже, её
нашли бы на первом, лакированной мебели из морёного дуба или
кипариса, позолоты, художественной ковки.
Всему этому архаизму противостояли
мои нововведения. Позолоченные унитазы имели подогрев, как и полы.
Зеркало могло воспроизводить видеоролики с рунета, показывало
погоду и делало комплименты. Свет загорался, как только в комнату
входил человек или животное. Бассейны имели внутреннюю подсветку, а
жалюзи автоматически смыкались, стоило щелкнуть пальцем. Я многое
поменял, но фронт работ был воистину велик.
Будь воля отца, он бы мигом вырядил
весь персонал поместья в ливреи, заставил кланяться, а сам
разъезжал бы в карете, запряжённой тройкой лошадей.
Папа сидел во главе
двенадцатиместного стола, возвышаясь настоящей горой.
Седой ёжик волос, аккуратная
бородка-эспаньолка, широкие покатые плечи, мощные руки и толстые
сильные пальцы, унизанные перстнями, которые и без магического
взора светились, словно гирлянда. Нос с горбинкой, острый
подбородок и тонкие поджатые губы, которые тут же растянулись в
несвойственной ему тёплой улыбке, стоило мне войти.
Взгляд посаженных чуть глубже, чем
надо, глаз просканировал меня с ног до головы, убеждаясь, что я
цел.