– У меня его нет, – сказала как отрезала Вера.
И Владимир Георгиевич, и дочка посмотрели на нее с удивлением. В глазах мужчины читалась обида.
– Ну, жалко, – сказал Владимир Георгиевич. – Мне, к сожалению, надо идти к друзьям. Было очень приятно познакомиться, Владислава, Данил. Вера, прощайте, – сказал он, и его голос был мягким-мягким.
– Прощайте, – сдавленным голосом просипела она. И, подняв на него глаза, встретила такой знакомый, такой теплый взгляд синих глаз. Когда-то черные, как смоль, волосы поседели, морщинки бороздили щеки и прятались в уголках глаз, но вот взгляд… Этот взгляд не изменился. От этого взгляда ей захотелось бежать прочь и одновременно припасть к нему, спрятаться в его руках.
Влада видела, что мать очень взбудоражена, и решила подождать, пока та упокоится. Она стала разговаривать о чем-то с сыном. Через пару минут не выдержала.
– Мам, ты зачем соврала насчет телефона? Он же хотел тебя снова увидеть.
– Ну вот еще, нужен он мне больно, – сказала Вера насупившись.
– Ну чего ты боишься?
Влада завелась и хотела прочитать ей лекцию, но Вера оборвала:
– Хватит, давай заплатим и пойдем. Лучше дома допразднуем. Ты же знаешь, я рестораны не люблю. Непривычная я к этому делу.
– Хорошо, мам, как хочешь. Пока несут счет, я отлучусь в туалет.
– Где ты там застряла? – почти набросилась Вера на дочку, когда та возвратилась к столику. Она и не подозревала, что в холле дочка столкнулась с Владимиром Георгиевичем и что предметом их разговора была она, Вера.
Уже дома, когда они вдвоем сидели на кухне за чашкой чая и бокалом вина, дочь спросила:
– Мам, ну зачем ты его так отшила? Почему ты не дала ему свой номер?
Вера, разгоревшись то ли от чая, то ли от вина, выпалила:
– Да, не дала. Да зачем он мне сдался?
– Мам, я же все знаю о том, кем он для тебя был. Ты же его любила.
– Так то давно было. И откуда ты, интересно, это знаешь?
– Знаю, дневник твой читала, когда подростком была.
– А то ты там что-то понимала.
– Конечно, понимала. А если не понимала, то запомнила, о чем ты писала, а когда старше стала, все по полочкам разложила. Это же твой учитель. Ты ж любила его, любила всю свою жизнь, все это время.
– Я и папашу твоего любила.
– Не думаю. Во всяком случае, не так, как этого. Я же помню, когда у меня было горе на почве любви, а ты сказала, что нечего, мол, плакать, все пройдет, ты тоже любила, это ты его имела в виду?