Отречься от счастья (строки 130 и 53)
Судьба им велит,
Превратившись в магический
Алфавит.
В следующих строках, по-видимому, содержится вступление к описанию битвы, какой ее увидел Гвион:
Буки оделись (строки 136–137)
Зеленой листвой,
Забыв зимний холод
И плен снеговой.
Если бук торжествует, (строки 103, 52, 138, 58)
Хоть в плену колдовства
Дуб, сильный воин, —
То надежда жива!
Если это хоть что-то означает, то только то, что в Уэльсе возрождаются литература и ученость. Слово «beech» («бук») традиционно использовалось в качестве синонима слова «литература». Например, английское слово «book» («книга») происходит от готского слова, означающего «буквы», и, как и немецкое существительное «Buchstabe» («буква»), этимологически родственно слову «beech» («бук»), поскольку таблички для письма изготавливались из букового дерева. Как писал Венанций Фортунат[39], епископ и поэт VI в.: «Barbara fraxineis pingatur runa tabellis» («Да будут варварские руны нанесены на буковые таблички»). «Дуб в плену колдовства» – это, видимо, указание на древние тайны поэзии: как я уже упоминал, слово «derwydd», или «друид», или «поэт», первоначально значило «дубовый прорицатель». В одной древней корнуэльской поэме описывается, как друид Мерддин, или Мерлин, ранним утром отправился вместе со своим черным псом на поиски «glain»[40], или волшебного змеиного яйца (возможно, окаменевшего морского ежа наподобие тех, что находят в захоронениях железного века), кресс-салата и северницы (herbe d’or) и срезал самую высокую ветку в кроне дуба. Гвион, в строке 225 обращающийся к своим собратьям-поэтам «друиды», говорит здесь: «Древние тайны поэзии едва не погубила длительная враждебность Церкви, однако теперь, когда литература процветает вне монастырских стен, у них появилась надежда».
Он упоминает других участников битвы:
Несокрушимые полководцы —
[?] и шелковица…
Вишней пренебрегли…
Черешня преследовала…
Весьма бесстрастная груша…
Малиною
не насытиться…
Слива – дерево,
Которое невзлюбили люди…
Такова же и мушмула…
С точки зрения поэзии все эти характеристики кажутся бессмысленными. Малиной вполне можно насытиться; сливу любят; древесина груши горит столь ярко, что на Балканах ее часто используют вместо кизила для разведения сигнальных огней; из шелковицы не изготавливают никакого оружия; вишней никогда не пренебрегали, а во времена Гвиона она ассоциировалась с Рождеством в широко распространенной версии Евангелия Псевдо-Матфея. Черешня никого не «преследовала». Совершенно очевидно, что эти восемь наименований садовых фруктовых деревьев и еще одно, утраченное, вместо которого я подставил «пихта», были коварно изъяты кем-то из следующего загадочного фрагмента поэмы: