Остаток фразы, переведенной толмачом, потонул в грохоте
одобрительных криков, к моему вящему удовольствию. Однако в этой
зале, как и во всей Алании, любые решения зависят только от одного
человека — Дургулеля. И потому я неотрывно смотрю на его лицо в
надежде увидеть хотя бы намек на положительные эмоции — и, кажется,
вновь вижу тень улыбки в уголках губ музтазхира!
Однако мое ликование, равно как и выкрики собравшихся, обрывает
властный жест царя. Дургулель поднимает византийского посла — и в
этот раз ромей все же сумел собраться и заговорить относительно
спокойно и ровно.
— Он говорит, что катепана вы выманили в Тмутаракань обманом, а
после подло захватили, предали пыткам и вынудили себя оговорить. В
это же время в Корсуни и Суроже подняли бунт подосланные и
купленные вами люди, сумевшие взбаламутить жителей и ложью
настроить против законного правителя — базилевса...
Толмач словно синхронный переводчик повторяет за византийцем,
донося до меня смысл сказанного, за что я ему весьма
благодарен.
— Ромей говорит, что царя Давида убили его же подданные, и греки
здесь ни при чем. Он говорит, что Цимисхия и Феодору настигла Божья
кара за предательство Никифора Фоки...
— Хм, а в этом что-то есть!
— Также он говорит, что царь Георгий первым напал на Византию,
объединившись с мусульманским халифом Аль-Хакимом, а царь Гагик не
выполнил воли дяди, завещавшего Армению империи.
Все внимательно слушают ромея, чьи слова также переводятся
толмачом и чей голос с каждой секундой становится все более сильным
и уверенным.
— Посол говорит, что сегодня у Византии, Грузии и Армении есть
общий и очень сильный враг, пришедший с востока, — турки-сельджуки.
Царь их, Алп-Арслан, весьма опытный и искушенный полководец, и лишь
вместе православные христиане смогут выстоять под новым исламским
натиском. Он говорит о крепком союзе грузин и аланов и
необходимости сегодня позабыть старые дрязги и держаться друг
друга. Он говорит также и о нашем союзе с империей, напоминает о
родстве грузинского, аланского и византийского правителей...
Наконец оба толмача замолчали вслед за послом, и византиец,
глубоко склонившись перед Дургулелем, с царского разрешения сел под
негромкий, но одобрительный гул. Грек явно не зря ест свой хлеб,
сумел-таки обуздать гнев ясов, вызванный моей речью. Но нельзя
давать сопернику сказать последнее слово — и потому, дождавшись
разрешения царя, я встал: