Что бы то ни было, тело откликнулось. Откликнулась я сама. Опустилась рядом с ним, забыв на мгновение, что я всеми отверженная, лысая девица без роду и племени. Хотелось только в глаза ближе посмотреть…И вообразить, что нет миллиона ошибок, нет последних лет, что Данька спит в соседней комнате. Разметался по постели, на щеках тени от ресниц полумесяцами.
Я оперлась руками о спинку дивана, все ещё не касаясь его. Крапинки были на месте. Лукавые, прячущиеся от всех остальных смертных, кто не мог позволить себе эту близость. Вот сейчас, в буквальном смысле, поняла, что значит – утонуть в чужих глазах, дурацкая фраза. Ненужная сентиментальность к мужчине, который предал, сломал и бросил умирать.
– Ты сумасшедшая, – сказал он прямо в мои губы, которые были на расстоянии поцелуя. Невозможно близко, невозможно далеко.
– Уходи сам, – шепнула я, чувствуя, как в горле пересохло. – Я, похоже, не могу.
Он выругался, бранные слова обожгли мои губы. Сначала слова а потом его рот, его язык.
Мне хотелось чувствовать свою власть над ним, но насколько она иллюзорна, если я сама как марионетка?
– Ненавижу.
– Я тоже.
Горячий, обрывистый, чуть слышный шепот вперемешку с поцелуями. Бессвязные, не несущие никакого смысла слова, порой непонятные даже нам самим. Я не понимала, возбуждаюсь я или нет, я слишком давно думала о сексе с содроганием, я хотела его на уровне потребности, сама попав в свои сети.
Зашелестела, снимаясь, одежда. Я расстегивала на нем рубашку, он порой отрывал мои руки от себя, но никак не мог определиться, что ему сейчас нужнее – удерживать меня от посягательств на его тело или самому скользить по моей коже? На самом краешке моего сознания билась мысль – он увидит все эти узоры на внутренней стороне моего тела. Но сконцентрироваться на этом я не смогла. Обхватила его руками и ногами, горячего, тяжёлого… родного. Он даже пах по-родному, его чуть просоленную потом кожу хотелось касаться губами и языком, и это не вызывало и толики брезгливости.
– Ну же, – попросила я, когда он тяжело остановился, дыша в моё плечо. – Уже поздно.
Он проник в меня с таким стоном, всхлипом. Наверное, ненавидел себя. Ничего, я так уже несколько лет живу. Вошёл до упора, потом подхватил меня под бедра и задвигался, казалось, с каждым толчком проникая все глубже, куда-то до самого долбанного, бьющегося с перебоями сердца.