Потолок разъехался, и начал спускаться медицинский инструментарий.
Это были орудия программной агрессии – софт, который с германской выдумкой замаскировали под хард. Пакет специальной противовирусной защиты Файерволла, упакованный в железо, пластик и латекс. Страшные трубы и кишки; щупы, не знающие преград; синхронизирующие клистирные установки и вибромассажеры отвлекающего действия; обманные гендерные гаджеты для рассредоточения внимания; игольчатые электроды и лазерные пилы, музыкальные гипноиндукторы и кислотные капельницы. Слева грянул походный марш Люфтваффе. Справа вступил орган, и его замогильный вой расположил меня к образам угрюмого средневековья.
Папаша Бородавочник скрестил на груди руки.
– Вы на редкость живучи, Псаев, – отметил он. – Уважьте старика. Я знаю, что вы бестелесны, но было бы приятно услышать. Отсутствие признания – позор на мои седины.
Я наступил на голову Тутора и надавил, что было силы. Под каблуком хрустнуло и лопнуло. Я брыкнул ногой, стряхивая налипшее.
– Сначала вы. Расскажите о Теобальде.
– Великий человек, – отмахнулся Папаша. – Какое вам дело до него? Вино уже прибыло по назначению.
– Этого мало. Пусть стоит. Никто к нему не притронется.
Папаша расхохотался.
– Это ваши, да не притронутся к вину? Не смешите меня, Псаев.
Тут он был прав, не отнимешь.
– Притормозите ваше оборудование, – попросил я. – Есть обстоятельство, которого вы не учли. Вы даже не подозреваете о нем.
Он насторожился и щелкнул пальцами. Зонды и щупы зависли в полуметре надо мной. Я мельком оглядел себя. Раны зияли, кости торчали как попало. Одно ребро, похоже, проткнуло легкое, и мне грозил пневмоторакс. Самому удивительно, как я еще стоял на ногах.
– Вам будет очень больно, Папаша, – заметил я скорбно. – Не скрою, мне отчасти вас жаль.
– Почему? – спросил он напряженно, не делая попытки возразить, благо знал, что я попусту не скажу.
– По очень простой причине. Дело в том, что вы сами вирус.
Папаша вытаращил глаза.
– Бред! – гавкнул он.
– Неужели? – Превозмогая боль, я тоже щелкнул пальцами, и все клистиры послушно развернулись к нему. – Человеку свойственно ошибаться, зато машина безупречна. Вам ли не знать. На том стояло и стоит ваше убогое безжизненное мышление.
Папаша побелел, как полотно.
– Не может быть, – пробормотал он. – Скажите, что вы пошутили, Псаев.