Кормушка в двери брякнула,
открываясь, и чей-то голос проревел на немецком языке:
– Achtung! Die Fresse zur
Mauer!
Achtung!
Die Fresse zur Mauer! (нем.) – Внимание! Мордой к стене!
Это я понимаю. Мордой к стене,
значит. Языком вражеским владею свободно. Спасибо Мирре Исааковне,
моей учительнице в детдоме. Она мне говорила, что способный я.
Бутербродами подкармливала… Дай Бог ей здоровья. Да и в училище
тоже постарались, хотя произношение не ставили. Не тот факультет.
Но на карандаш взяли, отметили, что курсанту Ротмистрову легче
всего поставить гамбургский акцент. К тому же в плену хочешь не
хочешь и китайский выучишь. Когда репетиторы уроки прикладами и
плетями подкрепляют, все очень быстро учатся. Условный рефлекс на
пендюлины вырабатывается. Мля, педагоги, в душу вас ети…
С пронзительным скрежетом отворилась
дверь, затем протопали чьи-то башмаки по кафелю. Опять скрежет и
жесткая команда за дверью:
– Rührt euch!
Rührt
euch! (нем.) –
вольно.
Я обернулся и увидел, что вернулись
сокамерники. Четверо нас в камере. Обычной крошечной тюремной
камере, хотя после завшивленного барака в лагере она по комфорту
мне напоминает апартаменты люкс в гостинице «Метрополь». Бывали,
знаете ли…
Стены, крашенные шаровой краской,
покатый низкий потолок, мощная железная дверь с прорезанной
кормушкой на петлях. На полу кафель и две двухъярусные шконки,
сваренные из массивных железных полос. Забранный в решетку
негасимый, тусклый плафон над дверью. Да еще умывальник и параша.
Комфорт, ептыть…
– Ну что? – не утерпел
Рудик.
– Дай пожрать! – со
злостью буркнул на него Камиль и с лязгом запустил ложку в
тарелку.
Губайдуллин Камиль. Татарин из
Казани. Лейтенант танкист. С самого начала войны в плену. Аккурат
двадцать шестого июня его БТ сожгли. С тех пор и мыкается по
лагерям. Вступать в татарский освободительный батальон отказался,
хотя и крепко ненавидит советскую власть. Десятый сын какого-то там
бая. Сам признался. Падла… В общем, мутноватый товарищ, да и злющий
как собака, но только за то, что не стал предателем, достоин
уважения. Сейчас его, наверно, даже родная мама не узнает. Обгорел
сильно. Все лицо красными страшными шрамами взялось…
– Нормально, Рудька. Не
кипешуй. Будем жить… пока. А ну дай-ка мне мою шлемку. –
Улыбнулся Рудику невысокий кряжистый мужчина. Хотя сейчас кряжистым
его можно назвать только с большим преувеличением.