— В Корее и запрет на внешнее управление не подписали. Я теперь
даже не знаю, как тех парней называть — людьми или... – он покачал
головой. — Чон такое рассказывал, что даже у наших самых прожженных
боевиков волосы шевелились. И это еще он быстро сообразил оттуда
сбежать, а что там теперь делается — одному Богу известно.
Муаммар налил себе и гостю еще чаю.
— Повезло ему значит к тебе попасть. Как его кстати приняли?
Подозрительно же…
— О, не то слово! Сначала чуть не по клеткам разобрали, всё
проверяли – не шпион ли. А он и рад был. Говорит, пусть хоть на
атомы разберут, всё лучше, чем как те собачки. За братьев своих
переживает только. Говорит, не хватило у них сил так бороться, как
у нас… Задавили. Кто смог – тот бежал.
— Выходит, ты теперь знаменитость, — Муаммар ухмыльнулся, —
Символ новой эры, так сказать.
Шломо махнул рукой.
— Тогда был. Сейчас уже на улицах не пристают, парни мои больше
примелькались, в каждой рекламе светятся. Да и гражданские вон
вовсю... Актеры там, спортсмены...
Муаммар покивал с улыбкой.
— Значит ты на своем месте?
— Да, теперь всё как надо, — Шломо снова перевез взгляд на
темнеющие холмы, — А ты, я слышал, связался с НАСА? Импланты для
космонавтов?
— А, это… — Муаммар снова сделал неопределенный жест. — Да нет,
там поинтереснее. Исследуем кое-что, но пока рано делать
выводы.
Шломо только покачал головой.
Разговор угас сам собой. Приятно было просто сидеть и смотреть
на затихающий пейзаж, и ни о чем не думать.
Гостя поселили здесь же, в небольшой уютной комнате на втором
этаже, с огромным, во всю стену окном и выходом на ту самую
террасу, где они пили чай. День был переполнен впечатлениями, и,
после того как хозяин пожелал ему спокойной ночи и удалился к себе,
Шломо еще долго стоял на террасе, опершись ладонями на перила,
близоруко вглядываясь в черноту южного неба — и привычную, и
какую-то особенную здесь, вдали от города. В голове вертелась пока
неуловимая мысль. Из звенящей умиротворенной темноты доносились
звуки и запахи этого нового для него мира. И — как напоминание о
его хрупкости — где-то на пределе чувств угадывалось жаркое дыхание
близкой пустыни. На теплых досках террасы ощущался под босыми
ногами вездесущий песок…
Потом он уснул, едва донеся голову до подушки. Будто
выключился.
А наутро предстоял привычно ранний подъем, плотный завтрак с
видом на лужайки и пасущихся лошадей, и первый в жизни серена
Шнеерзона урок верховой езды.