Через десять минут появляется один из аллигаторов. Найдя меня на диване в гостиной, окидывает презрительным взглядом все мои бутылочки, и заинтересовано смотрит на станок для шлифовки, который я еще не выключила и держу в руках.
— Шеф передал, чтобы вы заказали себе ужин в номер и его не ждали, он вернется очень поздно. Вот меню, выбирайте.
Он шлепает черную папку прямо мне на колени. Естественно, я этого не ожидала, и папка прилетает прямо на станок, который вываливается из моих рук и падает, придавленный папкой, мне на ноги.
Хорошо, что станок начинает работать, лишь когда указательный палец давит на кнопочку, а если эту кнопочку отпускаешь, то и станок выключается.
Я со злостью смотрю на ублюдка и жду от него извинений, но этот урод лишь приподнимает бровь с вызовом. В его глазах я четко вижу не только насмешку, но и явное недовольство по поводу того, что станок выключился. Подонок ожидал другого результата.
— Чем быстрее вы выберете, что будете есть на ужин, тем быстрее я уйду, — он делает паузу, явно намекая, что если он еще тут задержится, то мне будет гораздо хуже; а затем, растянув губы в улыбке, добавляет: — отдать ваш заказ в ресторан.
Вот же козлина, а?
Я только-только смогла успокоиться, а он опять умудрился меня достать. Так и хочется спросить: «Что я вам всем сделала, чем заслужила такое скотское отношение?» Но я не собираюсь уподобляться, как бы сказала тетя Люба, «несдержанным людям» и ругаться со слугами. Да-да, эти ублюдки — обыкновенные слуги, и не мои. И выяснять с ними отношения я не намерена, пусть хозяин их воспитанием занимается.
Поэтому делаю морду кирпичом, будто только что этот козел не попытался устроить мне членовредительство, вытаскиваю инструмент из-под папки, откладываю его в сторону. Открываю меню и начинаю перечислять. Причем перечисляю все подряд. Просто читаю меню. Плевать, что есть я вообще не хочу, просто хочется сейчас отыграться на Тарасенко за отношение его прислуги. Пусть тратится, идиот, он же говорил — «ни в чем себе не отказывай», вот и не буду.
Как только дочитываю меню до конца, закрываю папку и подаю её горилле. Тяжко вздохнув, он протягивает руку, и в этот момент я отпускаю папку. Она с грохотом падает на пол.
Хоть мизерная, но все-таки месть.
Горилла одаривает меня тяжелым взглядом, обещающим скорую расправу, медленно наклоняется, поднимает папку и, развернувшись, наконец-то сваливает.