И Мурад даже позавидовал дервишу, что спал сбоку под одной из мавританских колонн, укрывшись верблюжьим одеялом, только обросшая голова выступала из-под него, как неуклюже свалившийся набок взлохмаченный горб.
– Прав тот имам, что не отгоняет сны, – заговорила голова, глядя на Мурада сквозь припухшие, как у пьяницы, веки. – Ибо время пророчеств сменило время снов.
«Вот счастливчик! – подумал Мурад. – У него есть возможность дожидаться имама под одеялом». А сам переспросил:
– Какое время наступило?
– Я не знаю, время какой молитвы сейчас. Утреней или вечерней. Здесь, в этом мрачном городе, в сумерках мрачного свода этого дома Всевышнего, все времена едины на вкус и запах. И цвет нитки моего одеяла, и цвет волоса на моей седой, но крашеной голове не позволяют это определить. Я лишь уверен, что настала пора копить, – продолжал дервиш, – копить в своей голове сны, как верблюд копит в своем горбу живительную влагу и силу. Ибо сказал Аллах, что Мухаммад – печать всех пророков и что верблюдица родила белого верблюжонка.
Мурад с интересом слушал взлохмаченную голову, пока как назло не появился имам. И в тот же момент голова дервиша подобно взъерошенному сурку скрылась в норке одеяла, что полна припасов золотистых зерен и сладких пшеничных снов.
Встав справа от имама для совершения двух обязательных ракатов-поклонов, Мурад увидел в оконце михраба, указывающего направление молитвы, вовсе не Мекку, а дом своего дяди. Мечеть находилась напротив этого высоченного строения. Дом дядя купил себе специально рядом с редкой для Петербурга мечетью – на Петроградской стороне. И лишь после того, как он совершил эту грандиозную покупку (полдома для себя, а полдома для чересчур юной жены), у него появилась возможность пригласить к себе готовых его вечно осуждать родственников – и первым, кто откликнулся на приглашение дяди, был Мурад. Во-первых, он никогда не был в большом городе, а во-вторых, был любимым и еще не научившимся осуждать своего дядю племянником.
– Поклоняйся только своему меддаху, – услышал Мурад шепот головы за спиной, когда делал второй ракат, – только ему одному.
Мурад совершал намаз к голове спиной, а к Мекке лицом, из чего можно было сделать вывод, что говорящий дервиш под свисающим вниз головой деревом люстры не его меддах.