Корнев растерянно пожал плечами.
– Короче, выступишь там с трибуны, – приказал главврач.
– Так я не знаю, про что говорить-то.
– Сориентируешься. Тем более, что настроение у тебя… гм-м… подходящее. После выпивки всегда на рассуждения тянет. Вот и порассуждаешь о тяжком житье-бытье медработников. Расскажешь, что работаете вы, доктора и медсёстры, как проклятые, людей с того света вытаскиваете, а платят вам за это – копейки, продавщица в овощном магазине и то больше имеет. И про то скажешь, что больные это понимают, и подносят в знак благодарности докторам водочку да конфетки в коробках. А лучше бы колбасу или курицу замороженную. Потому что с той водочки мужики-хирурги быстро алкоголиками становятся… Ладно, иди, – указал он на дверь Корневу. – А я уж тебе, так и быть, сегодняшний день за рабочий зачту. Вместо прогула по причине нетрезвого состояния…
И вот теперь Корнев стоял на продуваемой сырым ветром площади, костенел, несмотря на выпитый стакан водки, и вздрогнул обречённо, услышав, как объявила в микрофон мордастая профсоюзная дама с трибуны:
– Слово для выступления предоставляется хирургу городской травматологической больницы Корневу Геннадию Михайловичу.
Вокруг вяло захлопали, и доктор, осторожно вклиниваясь правым плечом в толпу, как на Голгофу пошёл на трибуну.
Поднявшись по мокрым гранитным ступенькам к пьедесталу памятника вождю пролетариата, Корнев повернулся лицом к толпе и удивился тому, что отсюда, сверху, народа на площади виделось гораздо больше, чем показалось ему вначале. С трибунной высоты лица собравшихся были неразличимо-одинаковы, люди стояли плечом к плечу, чернели плотно, словно семечки в шляпке зрелого подсолнуха, зато надписи на тугих от ветра, парусом надутых матерчатых транспарантах сразу бросались в глаза : «Чиновник, отдай нашу зарплату!», «Наш МРОТ – начальству бы в рот!», «Верните рабочим заводы и фабрики!» и прочее в том же духе.
Раскрасневшаяся на холоде профсоюзная дама схватила Корнева за рукав пальто и решительно потянула к микрофону, шепча на ухо:
– Вот сюда говорите. Но недолго – две-три минуты, а то народ разбегается!
Корнев покосился опасливо на бомбошку микрофона, и вдруг, неожиданно для себя, простёр к толпе руку на ленинский манер, сжав озябшую кисть и оттопырив вызывающе средний палец, повторив жест, который демонстрируют обидчикам шофера на американских дорогах.