Он слегка приоткрыл глаза. Из клубов тумана выглядывало темное лицо одного из грешников. Это было лицо отца.
– Это мое воображение, – прошептал себе Кирилл, – мое воображение. Я могу не думать об этом. Это иллюзия. Обман.
Лицо растаяло, но через мгновение снова всплыло, искаженное пьяным гневом. Оно что-то кричало, но не было слышно.
– Это мое воображение! – как мантру, повторил Кирилл и вдруг закричал: – Уходи! Тебя нет! Ты умер! Ты сам так решил! Я ни в чем не виноват! Я ни в чем не виноват!
Лицо исказилось, словно бы обладатель его задыхался. И вдруг обмякло. Но не исчезало.
Кирилл продолжал смотреть, повторяя:
– Мое воображение. Я ни в чем не виноват.
Вдруг ему показалось, что на его ладони упали капли.
– Конденсат, – проговорил Кирилл.
Лицо отца перед ним плакало.
Острая жалость сжала сердце Кирилла. Он по инерции произнес:
– Это мое воображение.
Но лицо, темное, клочковатое, туманное, было таким родным, что вдруг не в мозгу, а в сердце родились бессмысленные, казалось бы, слова и потребовали выхода:
– Папа, папочка! Я ведь живу. Я живой, папочка!
Он хотел сказать еще много чего, что вихрем мыслей пронеслось в голове, – и про гены, и про одну плоть, про прощение и любовь, про память и забвение, про иллюзии, наконец, но в горле все это взорвалось мощной, не физической, болью, и Кирилл заплакал. Громко, навзрыд. Эта боль была сильнее страха. Она была сильнее всего на свете. И Кирилл понял, что должен, обязан превозмочь ее, иначе она не даст ему жить. Она будет руководить им: его выбором, его решениями, его волей. Он должен превозмочь ее. Потому что это его боль. Его личная, собственная. Это его мо́рок. А отец уже ни при чем. Он давно ни при чем. Да и был ли при чем? А Кирилл теперь только сам отвечает за себя. И незачем разглядывать туман. Он закрыл глаза.
– Прощай, папа, – сказал он, пытаясь подняться. – Прощай, мне нужно идти.
Но один вопрос вспыхнул в его мозгу и не позволил ему встать. И Кирилл снова открыл глаза, силясь разглядеть лицо отца в клубах тумана. И оно тут же появилось перед ним.
– Что случилось, отец? Ты покончил с собой или этот мост забрал тебя и перевел в другое пространство?
Он ожидал чего угодно, кроме удивленной улыбки. Отец улыбался, как давным-давно, когда Кирилл спрашивал о чем-то само собой разумеющемся, о чем и сам мог догадаться. Ему даже показалось, что он услышал голос: