Точно не того, что она прижмется ко мне и откровенно предложит себя. Вот так, с размаху, без всяких реверансов. Просто изо всех сил опустит мне на голову кирпич и пока я буду стоять, совершенно оглушенный, уведет привязанного на невидимом поводке на стоянку.
Мы сели в машину, и я хрипло скомандовал водителю возвращаться в отель.
И с трудом расслышал звонок сотового.
Костя.
- Михаил Андреевич вы…
- Уехал. Пришлю потом за тобой. И до завтрака меня не трогать.
Я отключился чтобы не слушать дальнейшего лепета, и внимательно посмотрел на Настю.
Как ни странно, я не заметил самодовольной улыбки. Что подцепила меня, и что я оказался готов трахать ее всю ночь напролет, в чем только что признался помощнику.
Она вообще никак не отреагировала.
Сидела прямая, как палка, и смотрела в окно. И это никак не вязалось с тем предложением, от которого я не смог отказаться.
Разве не должна она была продолжить соблазнять? Делать все те вещи, которые так любят делать бляди - облизывать губы, тянуть свою руку к ширинке, трогать себя - или меня?
Но она ничего такого не делала. Её как-будто вообще не волновала вся эта история. Что раздражало, естественно, еще больше. Возникало ощущение, что это она меня подобрала на улице и везла сейчас к себе, чтобы удовлетворить свою похоть. А не наоборот.
Или все это с дальним прицелом? Как она там говорила - окрутить сначала кого-то здесь, а потом перебраться в Москву? И она действительно полагает, что я позволю второй раз обдурить себя?
Впрочем, раздвинуть её ноги и снять, наконец, то напряжение, от которого я так и не смог избавиться самостоятельно, я был согласен. Глупо отказываться. Ну а дальше её ждет сюрприз. Я получу по полной программе, получу все, что Настя могла дать мне - а потом выставлю из своего номера.
Мы продолжали молчать всю дорогу. Ей, похоже, нечего было сказать, мне - тем более.
Отель появился неожиданно быстро. Плюс не такого уж большого города. Я и не сделал попытки помочь Насте выйти - с этим прекрасно справился швейцар. Ему она кивнула и даже улыбнулась. Сука. Я такой улыбки не удостаивался. Похоже, переспать с кем-то ей стало проще, чем улыбнуться.
Я почувствовал, что завожусь. Что из меня лезет мое темное «я» способное к хренам собачьим снести всю гостиницу и этот город. Что за долбанным консервным ножом она обладает, если вскрывает меня, как жестяную банку, и достает наружу те эмоции, которых не может там быть?