Сжав виски, я опустилась на лавку, в сотый раз
проклиная день, когда мне вздумалось написать роман о
городе-заставе. Серый тоненько заскулил. Он, подобно мне, до этого
метался по двору, насколько позволяла цепь, а теперь прилег,
опустив морду на лапы.
— Не скули, Серый. И так тошно, — попросила я. — Все
хорошо будет.
Пес снова заскулил. Мы оба с ним понимали, что
ничего хорошего не будет. Не в этой истории.
Серый вдруг вскинул голову и тут же подскочил. Спустя
миг в ворота постучали. Я вздрогнула и поспешила открыть, уже даже
не гадая, кто бы это мог быть.
На вошедшей Добронеге не было лица, из чего я сделала
вывод, что мать Радима в курсе случившегося. Она рассеянно
откликнулась на мое приветствие, потрепала Серого по голове и
направилась к дому, сжимая в руках плетеную корзинку. Поставив
корзинку у крыльца, Добронега вынула из нее несколько связок трав и
молча отправилась в дом. Я поспешила за ней.
Добронегу я нашла в сенях. Та ловко обматывала связки
грубой ниткой и подвязывала к веревке, тянувшейся под самым
потолком вдоль стены. Взяв один из пучков, я начала его
обматывать. Получалось у меня и в половину не такхорошо, как у нее.
Я попыталась привязать связку, но руки сорвались, и я больно
поцарапала палец о гвоздь. Добронега забрала у меня травы, а я
засунула палец в рот и обратилась к матери Радима:
— Что теперь будет, а?
Добронега скрутила петельку, молча встала на цыпочки
и накинула ее на гвоздь, затягивая потуже, после чего аккуратно
расправила травы, чтобы лучше сохли, и только потом повернулась ко
мне. Она взяла меня за руку, осмотрела пораненный палец и
сказала:
— Ну, ничего. Заживет. Царапина, — и больно сжала мою
руку.
Я поняла, что в эту минуту ей самой нужна поддержка,
вероятно, гораздо больше, чем мне, поэтому крепко обняла мать
Радима.
— Все будет хорошо, да? — спросила я.
Она обняла меня в ответ так крепко, как,
пожалуй, никогда еще не обнимала, и сказала:
— Конечно, все будет хорошо, дочка. Все образуется.
Князь не допустит расправы над невинным.
Впрочем, уверенности в ее голосе не было вовсе. И от
этого беспомощное объятие и беспомощная ложь выглядели еще
страшнее. Не отстраняясь, я заглянула в голубые глаза матери
Радима. Ожидала увидеть слезы, но взгляд Добронеги был абсолютно
ясным. И очень решительным.