В комнате воняло слабее, но все равно воняло. Запах перегара
перебивался тонким запахом лежалых тряпок – работа есть работа,
одежда пачкается все-таки. И потом…
И потом: откровенно говоря, тут лежит кое-что, с работы же и
принесенное, что еще только предстоит постирать. И можно будет
носить. И вообще…
И вообще – удивительно, сколько отличных вещей оказывается в
помойке… Иногда диву дашься. Туфли, к примеру, почти новые.
Сумочка. Но это все еще пустяки.
Милка села на тахту, застеленную старым вытертым китайским
пледом, принялась разворачивать газету на свертке, который так и не
выпускала из рук. Моя лучшая вещь.
В газету была завернута картина, написанная маслом на холсте.
Старинная картина – в этом Милка была совершенно уверена. В резной
раме черного дерева. Форматом в обычный чертежный лист. Масляная
краска мелко-мелко потрескалась от времени.
А на картине был изображен Принц.
У Принца было ужасно красивое белое лицо, русые волосы, гладко
зачесанные назад, темные-темные прищуренные глаза, непонятно,
надменные или насмешливые. И он был одет во что-то черное,
атласное, с чем-то блестящим на воротнике – а поверх черного
накинут зеленый плащ, свисающий с плеч тяжелыми складками,
бархатный. И его белая рука в сияющих перстнях небрежно держала
какую-то странную вещицу – то ли бутылку, то ли бумагу, свернутую
трубочкой…
Милка поставила картину на стол, прислонив ее к стопке книг,
тетрадей и старых газет. Теперь Принц смотрел на нее. Просто
поразительно, как здорово были нарисованы его глаза – они выглядели
совсем живыми – и чуть заметные тени в уголках губ. Принц смотрел
своим странным взглядом – а по Милкиной спине полз холодок
предвкушения.
Еще месяц назад, на работе, разбирая тюк с какими-то старыми
вещами, Милка случайно дотронулась до этой картины. Тогда она могла
просто поклясться – картина согрела ей озябшие пальцы. Милка
поразилась; потом она терла гладкую поверхность картины ладонями,
даже, кажется, слегка царапала – только чтобы убедиться – и оттуда,
изнутри, сочилось живое тепло и еще что-то странное, от чего
делалось горячо в груди и внизу живота, от чего отступала усталость
и было весело, как от вина.
Милка унесла картину домой. Дома было сколько угодно времени для
проверки собственных ощущений. У себя в комнате, сидя на тахте и
поглаживая картину пальцами, она убедилась окончательно – картина
совершенно необыкновенная.