– Что «будет исправлено», Конрад? Натали воскреснет? Мама – тоже? – вскочив с места, я вытерла непрошеные слезы, стекающие по лицу градом, и закричала от ярости и злости что-то совершенно нечленораздельное. Той ярости, что наливала меня изнутри силой, заполнила собой каждую клеточку. Той злости, что делала меня подожжённой спичкой, уверенно падающей в разлитый бензин. – Я совсем тебя не знаю… Мы не знакомы… Боги, кто ты вообще такой? Кто! Ты?!
Рядом со мной стояла высокая антикварная ваза. Я подняла ее не глядя и хотела просто спустить пар, кинув Ему под ноги, но вместо этого она случайно попала Конраду в грудь, разбиваясь об нее, как о каменную преграду. Мужчина не шелохнулся, не поморщился. Словно робот, не способный испытать хоть что-то человеческое. Даже боль.
– Выдохни, – спокойно протянул он, явно пытаясь успокоить нас обоих, но это лишь снова меня взбесило. Вслед за вазой полетела каменная статуэтка. В этот раз Шульц вывернулся и оказался слишком близко. Но я не хотела теперь даже делить с ним кислород, он становился отравленным. Проникал в легкие, как серная кислота, разъедал внутренности… – Успокойся, Эмми. Прошу тебя. Я не хотел никому навредить, и ты это знаешь. Это была ошибка.
– Ошибка?! Ты даже не можешь сказать «извини»!
Руки мои дрожали, когда я взобралась вверх по постели, вновь увеличивая расстояние между нами.
– Если я это скажу, тебе полегчает? – спросил он, выгнув бровь, и я отчаянно хотела запустить чем-то увесистым в его самоуверенное, наглое лицо, но ничего, кроме подушки, рядом не оказалось. Поймав ее, Конрад захрипел что-то бессвязное, напоминающее проклятия, а затем быстро обогнул постель. Я была слишком слаба, чтобы двигаться так же быстро, как и он. Мое тело все еще отказывалось слушаться, отказывалось воспринимать это мир таким, каким он мне открылся.
Конрад переступил меня через мои бедра, и полотенце на нем развязалось и сползло. Он придавил меня своим телом достаточно крепко, чтобы не сбежала, лежала смирно и смотрела лишь на него. И достаточно спокойно, чтобы не давить на живот и не оставить от меня мокрое место. «Какая забота!» – сыронизировал внутренний голос, мечтающий лишь об одном – об адских мучениях Конрада Шульца.
– Отойди! – взвизгнула я, просовывая руки между нашими телами и пытаясь отвернутся от его прямого, прожигающего, сканирующего насквозь взгляда. Грудь его была мокрой, напряженной, ненормально вздымалась.