Несчастнее, потому что до последней минуты надеялся, что всё пройдёт как-нибудь само собой: сойдясь с Соней, он будет доживать свой век где-нибудь в уединённом месте, любуясь своим страданием и презирая весь мир[45].
Соня нужна Раскольникову «как воздух, как всё» [7; 180], но мир, в котором она живёт, Раскольников не может принять из-за его несовершенства. Он ещё не знает, что для того, чтобы изменить его, нужно только «перевоспитать себя» [7; 139], ибо только «сделавшись сами лучшими, мы и среду исправим и сделаем лучшею. Ведь только этим одним и можно её исправлять» [21; 15]. Зато об этом знает Соня, как знает и то, что Господь никому не навязывает свою любовь, не вламывается силой в душу, а смиренно и терпеливо ждёт, когда человек сам откроет её навстречу Его любви[46]. Поэтому Соня изо всех сил старается помочь Раскольникову впустить в душу свет Божественной истины. Она делает это с любовью, но решительно и твёрдо – заставляет Раскольникова исповедоваться и тяжко страдать, осмысляя зло, принесённое им в мир. Но главное, она заставляет его найти в себе себя же самого – чистого, не осквернённого грехопадением («Давно уже незнакомое ему чувство…»). Она словно возвращает Раскольникова в то время, когда с пути, указанного Господом, он свернул в свою «теорию» и едва не погиб.
Но новый путь страшит Раскольникова, ибо «Соня представляла собою неумолимый приговор, решение без перемены. Тут – или её дорога, или его» [6; 354]. Этими словами Достоевский показывает, что третьего пути (бегства от мира) для Раскольникова нет, потому что он не сможет просто доживать свой век, а рано или поздно снова восстанет на Бога и теперь уже очевидно погибнет. Путь Сони страшен Раскольникову своей правотой, подчиниться которой – значит окончательно признать своё поражение, отречься от всей прошлой жизни и начать жить заново. Поэтому в поисках иного исхода он приходит к Свидригайлову, ожидая «чего-нибудь нового, указаний, выхода» [6; 354], но скоро убеждается в нём «как в самом пустейшем и ничтожнейшем злодее в мире» [6; 362], чья жизнь поддерживается лишь «разожжённым угольком» разврата. Неслучайно, что окончательное определение функций образов Свидригайлова и Сони, сделанное Достоевским после идейного синтеза, находится в непосредственной близости: «Свидригайлов – отчаянье, самое циническое. Соня – надежда, самая неосуществимая» [7; 204].