Шооран вышел наружу, обогнул
суурь‑тэсэг и снова увидел своих гостей. Он сразу понял, что
маленькому уже ничем не поможешь, а вот высокий был жив. Шооран
подбежал, начал стаскивать вонючий жанч. Изгой открыл глаза.
Большущая рука сжалась в кулак.
– Не трожь, – сказал изгой. – Не
отдам.
– Не нужна мне твоя рвань! –
огрызнулся Шооран. – Я помочь хочу. Сильно он тебя?
– Сильно… – На лице раненого впервые
появилось недоумение. – Как же это вдруг? Жили вместе, бедовали,
последней чавгой делились – и вот… И ведь что обидно: зря это. Всё
равно отнимут. Скоро здесь весь оройхон будет, а потом и цэрэги.
Отнимут… Нарвай прибежала, говорит: «Там оройхон видно». Никто не
поверил – она же дурочка, ума Ёроол‑Гуй не дал. Так она убежала, а
на другой день приходит и приносит хлеб, туйван… И нет, чтобы
тихонько показать, раззвонила на весь оройхон и дальше побежала
хвастать. Одно слово – дура, никакого соображения. Ведь приведёт
цэрэгов, можно и на костях не загадывать…
Изгой закашлялся, на губах появились
красные пузыри. Шооран тем временем стащил с него жанч, под которым
ничего не было, промыл рану водой из фляги. Что делать дальше, он
не знал.
– Ты, парень, не тревожься
понапрасну… – Изгой с трудом проталкивал слова сквозь бульканье в
груди. – У Каннача ножик злой, мимо не бьёт. Я‑то знаю… мы с ним
друзья были… Мы и сейчас… он меня подождёт… вместе к Ёроол‑Гую
отправимся… – Умирающий поднял голову и неожиданно громко, чистым
голосом спросил: – Где торбы?
– Вот они, – сказал Шооран.
– Дай сюда.
Шооран подтащил мешки.
– И не трожь, – постановил изгой. –
Моё.
Он облапил мешки мосластыми руками и
застыл с блаженной улыбкой.
Хоронить мёртвых Шооран не стал – не
было ни сил, ни времени. Если действительно безумная Нарвай
разнесла повсюду весть о новых землях, то с часу на час следует
ожидать нашествия поселенцев. Как это будет выглядеть, Шооран понял
по первым двум гостям. И вообще, ежели илбэч хочет жить, ему не
следует слишком долго оставаться на новых оройхонах. Не так важно,
в конце концов, замучают ли его жадные цэрэги, требующие новых
земель, стопчет ли в припадке умиления благодарная толпа или он,
неузнанный, будет зарезан во время дележа земли.
Опасность подстегнула неоправившийся
организм, к Шоорану вернулись силы. Он начал собираться. Взял
праздничный, ни разу не надёванный стариком наряд, который давно
стал ему впору, пару ароматических губок, немного еды, самые
необходимые инструменты. Уложил всё в котомку. Часть припасов
стащил в потайную камеру на «дороге тукки», рассчитывая, что, если
придётся вернуться, нищим он не будет. Сам оделся для путешествия
по мокрому и вооружился гарпуном. Гарпун и башмаки с иглами были
разрешены для охотников. Кольчугу Шооран надел под просторный,
специально для того сшитый жанч и убедился, что хотя доспех
по‑прежнему велик, но уже не болтается, словно на палке, а по длине
так и просто впору. Запрещённый нож, с которым Шооран был не в
силах расстаться, он спрятал на груди вместе с маминым ожерельем и
картой, на которой за последние полгода появились три новых
оройхона.