Кухня пропиталась застарелым табаком,
соседским борщом и чем-то липким, неприятным. Голубое пламя, резко,
неровно било из конфорки, наполняя помещение неприятным шумом, и
под этот аккомпанемент готовился завтрак. Большая часть жильцов
нашего бокса разошлись в школу и на работу и коммунальная кухня
радовала непривычной пустотой, тишиной и спокойствием. Даже как-то
приятно было побыть здесь одному, но я этого не замечал - все мысли
крутились вокруг увиденного сна. Он не шел из головы. Я помнил его
полностью, до мельчайших подробностей, словно это было вчера
вечером. Вкус соленой воды на губах, вибрацию палубы под ногами,
запах дыма из трубы. Почему-то вспомнил револьвер. Его
основательную, надежную тяжесть, тепло рубчатой рукояти. Откуда-то
я знал, что этот револьвер системы Нагана. Пальцы помнили усилие
пружины шомпола, тугость спуска вороненого курка. Вот только я в
жизни не держал в руках никакого оружия, не считая 'воздушки' в
тире.
- Когда это кончится? Я что обязана
за всеми убирать? Что, сложно было вчера вынести свое мусорное
ведро? Оно уже неделю тут стоит и воняет? Я вам что здесь... -
Ирина Павловна, соседка слева, выползла на порог кухни и,
подслеповато щуря маленькие глазки, верещала, вываливая на мою
голову все многочисленные претензии.
- Воду у раковины кто разбрызгал? Что
сложно за собой вытереть? У нас тут прислуги не водится! - С каждым
ее воплем в мой затылок забивали новый гвоздь. От ультразвука ее
голоса шумело в голове. И ведро, в котором валялось пара бумажек,
или несколько капель воды на кафеле играли здесь последнюю роль. Ей
просто нужно было с кем-нибудь поскандалить, это был смысл всей ее
жизни. Она могла одинаково эмоционально поносить меня, почтальона
Клаву, продавщицу Олю из ближайшего ларька, сантехника из ЖЭКа,
мэра, председателя правительства, президента. Неважно с кем
ругаться, важен факт. Мне уже давно хотелось ее убить. Думал, что в
этом и будет тайный смысл всей моей никчемной жизни. И, наверное,
задушил бы ее, будь на то силы.
- Да когда же ты заткнешься, старая
карга? - огрызнулся я, и бабка сразу расцвела, заблестела и даже
помолодела.
- Ах ты, сопляк! Да как ты со мной
разговариваешь? Да как ты вообще смеешь... - Она затрещала,
выплевывая слова, завизжала циркулярной пилой, замахала руками.
Задушить не вышло, пришлось спасаться бегством, прячась от
разгневанной старухи в глубинах своей комнаты. Ирина Павловна долго
бушевала в коридоре, а я сидел в четырех стенах, как в осажденной
крепости и, торопясь над переводом, трусливо ожидал, когда же она
наконец угомонится.