- Освоиться? – переспросил юноша и вновь поморщился. – О чем вы
говорите? Освоиться… с чем?
- С тем, что произошло. С тем, что ты даян, - спокойно ответил
мастер.
В этот раз Эмилянь точно знала, что видит сон, а потому не
испугалась и не удивилась.
Это вновь были покои матери, но теперь все кругом казалось
бледным, сероватым, будто выгоревшая на солнце картина. В первый
миг девушка решила, что видит лишь слабый образ прошлого, способный
растаять от малейшей попытки как следует рассмотреть детали, но
потом на нее нахлынули царившие в комнате запахи, а с ними пришло
понимание: это не просто созданная подсознанием картинка, это
воспоминание, четкое и ясное. Вместе с запахами в видение проникли
и звуки – тихие шаги за стеной, шорох одежды и голоса.
- Нужно увести отсюда ребенка, - сказала какая-то женщина. – Не
стоит…
- Старшая госпожа не велела, - промолвила другая женщина с
пренебрежением в голосе.
- Я принесла циновки…
- Полотенца? Да… Они еще нужны…
- Госпожа Гоам…
Шепотки множились, то стихая до мягкого шелеста, то разбиваясь
на отдельные четкие фразы. Но не исчезали. И казалось, даже свечи в
комнате недовольно потрескивают, потревоженные теми, кто позволял
себе нарушать тишину.
Отвернувшись от дверей, Ляна внимательно осмотрела комнату,
подмечая детали: минимум мебели, множество свечей, курильницы. Сама
она, другая Эмилянь, маленькая, похожая на какого-то зверька,
сидела на свернутом одеяле перед низкой кроватью на возвышении, и
девушка с удивлением осознала, что смотрит на происходящее со
стороны.
«Почему так? Я ведь не умерла и не могу путешествовать по своей
памяти в облике бестелесного духа!»
В комнате царил гнетущий плотный смрад. Эмилянь распознала в нем
плотные ноты воска от множества сожженных свечей и благовоний,
силившихся перебить куда более неприятное зловоние.
«Это смерть… - поняла девушка. – Так пахнет смерть».
Стоило подступить к кровати, и неприятный запах стал ощущаться
отчетливее. Сладость. Застарелый пот. Нечистоты. И что-то еще, от
чего даже во сне Ляну передернуло.
Под одеялом, измученная и бледная, лежала матушка. Ее прежде
красно-рыжие волосы даже в этом бесцветном видении казались
безжизненно тусклыми, будто болезнь забрала не только силы молодой
женщины, но и все краски ее прежде яркого облика. Лицо заострилось,
под глазами, на висках и щеках проступили темные пятна, вокруг рта
кожа казалась неестественно желтой, а губы – бескровными, белесыми
и растрескавшимися.