От излишне высокой ноты,
прорезавшейся в голосе лисенка, размерами походившего на ребенка
лет шести-семи, я поморщилась. Мышцы лица онемели, я их почти не
чувствовала, но уши, видать, не до конца отморозились, потому что
отреагировали на сей вопль болезненным звоном.
— Ты кто, дет… кхе… — спросила хрипло
и закашлялась, с тоской понимая, что проклятые иголочки
обосновались и в грудной клетке тоже.
— Папа! — в панике взвизгнул
лисенок.
— А ну, отпусти ребенка! — раздался
грозный рык, от которого я вздрогнула, а говорящий «шерстяной
клубок» отскочил, плюхнувшись в ближайший сугроб. За хвост я его не
удержала — сил не хватило и скорости реакции. — Яр-р-рнила,
значит…
Надо мной склонился человек. Ладно,
почти человек. Большой беловолосый мужчина без шапки, но в теплой
зимней куртке с капюшоном. И все бы ничего, только уши у него были
не то лисьи, не то эльфийские: большие, оттопыренные, заостренные…
еще и белой шерстью с обратной стороны покрытые. Либо я
окончательно спятила, либо… в этом мире живут оборотни. И, что
примечательно, мы говорим с ними на одном языке! Видимо, это
прощальный подарочек от мачехи… вместо походного узелка и
шубки.
— Рот открой! — потребовал
незнакомец, взвешивая в руке топор.
Добротный такой, острый… с удобной
деревянной рукоятью, на которой были вырезаны какие-то символы.
Этот, без сомнения, примечательный инструмент впечатлил меня даже
больше его ушей.
— Р-рот? — переспросила, заикаясь. Он
что у меня, как у лошади на рынке, зубы смотреть собрался? Сон как
рукой сняло, и я всерьез задумалась о беге с препятствиями, а не о
танцах, которыми планировала согреваться. Еще бы второе дыхание
открылось, а то без него не встать. — З-зачем?
— За редькой! — съязвил блондин,
хватая свободной рукой меня за подбородок так, что губы сами
приоткрылись. — Язык высунь.
— Может, еще и полаять? — огрызнулась
я, невольно радуясь тому, что голос вернулся.
— Можешь и полаять… и даже хвостиком
повилять, — рассматривая мой язык, сказал местный хам. Я уже хотела
сообщить ему, что таких частей тела мне матушка-природа не дала,
как вдруг увидела ЕГО… огромный белоснежный хвост. Не мой, а этого
дровосека неотесанного! И дар речи снова пропал. Вот досада!
— Ярнила? — с опаской спросил
лисенок, отфыркиваясь и выползая из сугроба.
— Человек, — вынес вердикт его (или
все-таки ее?) папа, напоследок мазнув по моей нижней губе большим
пальцем. Легонько совсем, но я почему-то вздрогнула. — Ты ведь
человек? — уточнил он, убирая руку. И я задумалась: признать
очевидное или сослаться на временную потерю памяти? Вдруг честность
мне боком выйдет, я ведь ничего не знаю о здешних порядках. — Так
человек или кто?