Сначала казалось, с этим я
легко справлюсь – дело-то не хитрое. Но, едва я увидел собравшуюся
на площади толпу, заскреблось, зацарапалось ледяными коготками
беспокойство, нехорошие приметы вспомнились.
Понятно, не стоит на каждую
примету обращать внимание: одни верные, другие – ни
то, ни сё, лишь напрасно смущают. Беда в том, что сразу
не разберёшься.
Умные люди в эту ерунду и вовсе не
верят, но, заслышав крик банши, любой, даже самый умный, сплюнет
через левое плечо, и пальцы в кукиш сложит: мол, чур, меня! Банши –
всего-навсего лягушка, большая и вкусная, если хорошо приготовить.
Есть у неё маленький недостаток – голосит, будто петли ржавые
скрипят, только намного громче. Звук, между прочим, разный бывает.
Есть и такой, который человечье ухо не слышит. Как придёт время
банши плодиться, начинает она к обычным воплям добавлять этот самый
неслышимый звук. Такая жуть пробирает - хочешь, не хочешь, а фигу
покажешь.
А когда ящерка на сапог залезет, или
кошка дорогу перейдёт, обязательно схватишься за пуговицу, даже
если ни в какие приметы не веришь. На всякий случай – мало ли, как
обернётся?
Всё пошло не так с самого утра.
Судите сами, это нормально, встречать двадцатый день рождения под
виселицей? Хорошо, что не с петлёй на шее, потому что когда на шее
петля, не до примет уже. А если предстоит кого-то вздёрнуть –
возможны разные варианты. У меня варианты имеются, но дело-то
нешуточное, оттого и на душе неспокойно.
Степану что? Он к такому привычен.
Петли осмотрел, за верёвки подёргал:
– Тут главное – не суетиться. Делай,
как я. Понял?
Я кивнул и взял предложенную
сигарету. Тревога не исчезла, лишь слегка притупилась. Ощущение
пока невнятное, ни к чему конкретно не относящееся, а отмахнуться
от него не получается. Проблемы толком и не начались, а в груди уже
зародился студеный комок, леденит и острыми краями царапает,
предупреждает: жди, скоро будут сюрпризы.
Иногда безобидные события начинают
переплетаться хитрыми узорами, неясно, что будет дальше, и чем всё
закончится. Скорее всего – ничем. Узоры сами собой расплетутся, и
жизнь снова сделается обыкновенной. А может, и не сделается. Или
сделается, но совсем другой…
А толпа собралась приличная: граждане
зябко ссутулились под тёмными от сырости брезентовыми навесами,
одежда намокла, рыжая грязь пристала жирными ломтями к сапогам.
Выплюнув окурок в лужу, Степан отошел к выстроившимся редкой
шеренгой
