1885 год, Российская Империя, Санкт-Петербург
Я никогда не думала, что голова может
болеть даже во сне. Помню, после первого допроса мне стало дурно,
повело в сторону и… должно быть, я все-таки упала, потеряв
сознание. Впрочем, боль была несильной, тупой – с нею я давно
сумела свыкнуться. Меня разбудило другое. Кто-то всерьез и
настойчиво отбирал у меня то, на чем я устроила голову. Я слабо
отмахнулась – не помогло. Тогда пришлось открыть глаза.
Надо мною склонилось красное и
опухшее, как это бывает у сильно пьющих людей, лицо незнакомой
женщины. Ну, наверное женщины, поскольку губы были ярко накрашены –
незнакомка пыталась выдернуть из-под моей головы мою же меховую
накидку. Бархатную, отороченную соболем накидку, которую совсем еще
недавно Женя заботливо надевал на мои плечи. Я не успела ни
подумать, ни испугаться – резко выбросила руку, перехватив ее
запястье. И сжала, добившись, чтобы она отпустила мех. Отыскала
заплывшие глаза:
— Пошла вон, - прозвучало гораздо
грубее, чем я рассчитывала.
— Вякать будешь, подстилка фраерская?
- осклабилась в ответ девка.
Я едва успела отшатнуться, чтобы
желтые ногти не разодрали мне щеку. Дернула захваченную кисть,
провернув в суставе. Надавила на локоть, выворачивая руку так, что
девка взвыла. Точь-в-точь как обещал Женя.
Правда, он не предупредил, какой
водопад obscénitésen russe[1] обрушится
на меня вместе с воем. Я-то прежде думала, что это наша madame в
Смольном сквернословит неподобающим женщине образом. И только тогда
растерялась.
— Фимка, кончай голосить, - шикнула
откуда-то вторая, которую я еще не видела.
— А чего она дерется! – заскулила
Фимка. Но когда я чуть ослабила хватку, с готовностью метнулась к
стене, растирая запястье. – Сучка бешеная. Я те покажу еще…
— Умолкни, тебе сказано! – Вторая уже
повысила голос, и Фимка обиженно заткнулась.
А я только теперь осмотрелась. Это
была тюремная камера – никогда не бывала в них прежде, но в месте
своего пребывания не сомневалась. Узкая, с обшарпанными каменными
стенами и тусклым зарешеченным окном под самым потолком. Кроме меня
еще три женщины, все как одна пропитые и хмуро на меня глядящие.
Только теперь я испугалась по-настоящему. Захотелось сжаться в
комок, забиться в самый дальний угол и расплакаться от жалости к
себе. Но я сидела не шелохнувшись, потому как понимала – стоит лишь
показать им слабину…
