Ненавижу запах тыквы. Едкий, приторный, он так и ввинчивается в
нос оранжевой щекочущей спиралью. Свербит так, что чихнуть хочется.
А от каши с тыквой, даже если просто вспомню ее вид, меня тошнить
начинает. Зато вот соседка, видать, тыкву любит. В прихожей, на
галошнице возле ее комнаты, расположилась целая армия желтобоких
кривых уродцев, с засохшими зеленоватыми хвостиками. Хотя, сама
соседка - бабка Нина, уже давно не вставала с постели, тяжело
болела. Это ее сестра, живущая где-то в деревне, приехала за ней
ухаживать, и привезла с собой мешок тыквы. Как только дотащила -
ведь сама вроде еще старше бабы Нины, совсем древняя старуха.
Я ее правда и видел-то всего два раза на общей кухне. Вся
какая-то черная, словно земля въелась в глубокие морщины на лице,
длинное платье допотопного фасона, с высоким, наглухо застегнутым
воротничком, седые редкие волосы закручены в жалкую гульку на
затылке. И так она на меня зыркнула, что я чуть чайник с кипятком
не выронил из рук. Захотелось как-то сразу стать невидимым,
просочится вдоль стеночки сквозняком, к себе в комнату. Ни дать ни
взять - королева на коммунальной кухне увидела чернь. Чернь - это
я. Понаехавший.
Мои родители купили мне комнату в Питерской коммуналке, чтобы я
мог жить не в общаге, и после обучения в институте здесь же и
устроиться. Все таки столичный город, не наша Кызылорда. И я им был
очень благодарен за такой подарок. Город оказался чудесным.
Поначалу все было странно, но потом я привык. Дом мой был в центре,
недалеко от Московского вокзала, все как положено - двор-колодец,
истертые до дыр ступени в парадной, решетка на арке, ведущая к ней,
и сама квартира - просто место для съемок артхаусного фильма.
Вековые наслоения обоев разной расцветки в длинном коридоре,
заставленном старыми шкафами, полками для обуви; на стенках висели
чьи-то тазы, корыта, на вешалках пылились драповые пальто,
изъеденные молью шубы и кроличьи шапки. Словно эта одежда осталась
от людей, которые здесь уже давно не живут. Я, когда переехал,
понял, что в наследство мне досталась приколоченная возле моей
двери доска с крючками, на которых грудой висели: грязный полушубок
из коричневого нейлона, ватники, пропитанные мазутом, и полка для
обуви, как ее тут называли - галошница, забитая стоптанными
ботинками, облезлыми тапками, воняющими псиной, и как венец - над
дверью красовались огромные оленьи рога. Присобаченные на
дощечку.
