Наверное, это странно, но огромный мир может умереть
всего за несколько дней. Случится что-то такое, чего не ждали и к
чему не готовились, и все. И двух недель не прошло с тех пор, как
вирус «шестерка» пошел по планете, и что теперь? Если честно, мне
трудно сказать, что теперь. Телевидения не стало, радиостанции
работают только местные, да и те все больше о том говорят, что
поблизости происходит. Как спасаться, куда бежать, что делать –
сплошь полезные советы. И все. Весь остальной мир словно уже и не
существует.
Москва. Столица, мегаполис, родной город, в конце
концов. Во что она превратилась? Кто теперь остался в ней, кроме
целой армии противоестественно оживших мертвецов? Наверное, уже
никого. А если кто и остался, тот обречен на безнадежное ожидание
смерти. Мы были там, и мы видели, как смерть забирает мой город у
жизни. И делает это безжалостно, бесцеремонно и, самое главное, –
навсегда. Это сразу видно и сразу понятно. Смерть не имеет привычки
отдавать что-то обратно. Если только не возвращает это сама, чтобы
становиться сильнее, как толпы тех же зомби, что бредут сейчас по
серым улицам Москвы.
Ну вот, теперь мы съезжаем из дачного поселка
окончательно. Он укрыл нас, спрятал, спас, чего уж правду-то таить.
Дал возможность организоваться, собраться в какую-то общность,
достаточно эффективную и даже боеспособную, зубастую, можно
сказать. Теперь все, «эпоха дачного жительства» закончилась, всего
за десяток дней. Новая жизнь диктует новые формы организации
выживших, и к одной такой форме мы сейчас и примкнем, спасибо той
неожиданной и странной встрече на Международном шоссе с
подполковником Пантелеевым.
Войдя в дом, я прошелся, оглядывая комнаты. И когда
теперь сюда вернусь? Скорее всего, уже никогда. Сколько шашлыка
здесь было съедено, сколько в бане проведено вечеров, сколько раз с
Татьяной раскачивали скрипучую старую кровать… Все остается в
прошлом, так же как и запертая и брошенная квартира, что на улице
Изумрудной. Остается в прошлой жизни, быстро теряющейся во мраке и
мути воспоминаний последних жутких дней. А впереди – жизнь смутная,
странная и непонятная. И где она будет у меня? И какая? И будет ли
вообще? Тьфу-тьфу-тьфу, так и накаркать можно.
Я перешел в дом напротив, самочинно нами занятый,
тоже осмотрел комнаты на предмет забытых вещей. И здесь все
собрали, кроме моей «тревожной сумки», которая дожидалась меня на
столе в кухне. Я подхватил ее и направился на улицу. Вот теперь
все, можно трогать.
