Чужая плоть
Раньше здесь не было так пусто. Война, начатая герцогами, никто
уже не помнит по какой причине, гнала людей в горы, и в нашем
приюте останавливались многие несчастные, кто вынужден был бежать
от смерти или наказаний. Когда ветер дул с запада, дым пожаров
достигал склонов гор, а если перейти по мосту и подняться на утес,
то ночью можно было видеть далекое и страшное зарево – горела
Бернардация вместе с садами, домами и людьми.
Теперь война закончена – я сам видел кавалькаду епископа и
идущие медленно колонны копейщиков на южной дороге. Наступила зима.
Самая холодная из тех, что удалось пережить мне за сорок лет.
Беглецы покинули наш приют, спустились в долину или ушли дальше к
морю. В январе снежный карниз, обрушившийся вместе с камнями, снес
некрепкий мост – черными костями он лежал на дне пропасти, пока
река совсем не разрушила его. Каетан сказал, что мы не выживем
здесь, собрал своих людей, и они отправились к перевалу. Нам же, не
смевшим покинуть умиравшего Адриана, оставалось только молиться за
них, ползущих по снегу в ревущем ветре. Все что осталось на нас
четверых, это немного зерна, свитки и икона, освященная когда-то
Мароном*. Еще бочонок вина, тяжелый, почти полный.
Ветры с гор скребут стены, будто когти орла обглоданную жертву.
Вокруг все покрыто снегом, лишь утес над жилищем нависает темным
надгробием. Мы молимся утром, в полдень и вечером. Молимся со
слезами, тихо, едва открывая замерзшие рты. Отчитав «Ангел
Господень», собираемся возле неподвижного Адриана и молча жуем
зерна, что раздает нам Мартин- келарь* маленькими горстками.
На рассвете я проснулся от холода, очаг совсем уже остыл. Вода,
пролитая на пол, замерзла, и мне подумалось, что однажды замерзнем
и мы – превратимся в неподвижные куклы с посиневшими, покрытыми
инеем лицами. Наверное, такое случится скоро… Бледный свет проникал
в щель над горкой наметенного за ночь снега. Вставать у меня не
было сил, но я поднялся, кутаясь в овечью шкуру, вышел из кельи и
услышал в кладовке шорох.
- Мартин? - никто мне не ответил, только скрипнуло ложе
умиравшего старика.
Приоткрыв дверь, я увидел крысу. Тощую, бурую, забравшуюся в
мешок с остатками зерна. Странно, здесь никогда прежде не было
крыс. Зверек смотрел на меня черными блестящими глазами и ел наше
зерно, последнее, которого едва бы хватило на сегодняшний день. Я
хотел прогнать ее палкой, но тут же подумал, что горстка
подопревшей пшеницы не спасет нас, а крыса… она тоже тварь
Господня, она тоже хочет есть. Да и много ли надо этому
изголодавшемуся, озябшему существу.
